Однако место для лагеря было выбрано удачно. К югу, до самой Полтавы тянулись леса, перемежающиеся оврагами и лощинами, так что крупные силы подойти с этой стороны не могли, как, впрочем, и с севера, где тоже рос густой лес. Приблизиться к лагерю можно было только с запада, где раскинулась широкая равнина с редкими купами деревьев. Лагерь был укреплен со всех четырех сторон, но наиболее тщательно, разумеется, с запада. Здесь вдоль вала тянулся ров глубиной шесть футов, а на его гребне было установлено семьдесят пушек. Позади него, ожидая своего часа, раскинула свои палатки пехота – пятьдесят восемь батальонов общим числом 32 000 человек. А снаружи за валом стала лагерем кавалерия – 10 000 всадников в составе семнадцати собственно кавалерийских и драгунских полков.

Укрепления были надежны, численное превосходство неоспоримо, но Петру все казалось мало. Он воевал со шведами вот уже девять лет и хорошо знал, какие это мастера наносить неожиданные удары. Поэтому он принял дополнительные меры предосторожности, исходя из того, что, когда бы шведы ни вздумали напасть на русский лагерь, у них только один путь – по Полтавской дороге. Примерно в миле к югу от лагеря открытая равнина сужалась. С востока она была ограничена лесом и оврагами, а с запада болотистым перелеском. Оставался узкий проход, по которому и шла дорога. Петр перекрыл эту горловину цепью из шести земляных редутов, расположив их на расстоянии мушкетного выстрела (около 300 ярдов) друг от друга. Каждый редут – четырехугольник земляных стен длиной около 100 футов с любой стороны – вмещал несколько сот солдат и одну-две пушки. В них засели солдаты двух батальонов Белгородского полка и отдельные подразделения из полков Неклюдова и Нечаева. За линией редутов разместились уже упомянутые семнадцать драгунских и кавалерийских полков, поддержанные тринадцатью орудиями конной артиллерии. Командовали этими силами Меншиков, Ренне и Боур. Полевые укрепления в сочетании с многочисленной конницей должны были стать передовым заграждением, первой линией противодействия любой попытке шведов прорваться сквозь горловину.

26 июня в армии был зачитан приказ Петра: «Ведало бы Российское воинство, что оный час пришел, который всего Отечества состояние положил на руках их. Или пропасть весьма, или же в лучший вид отродитися России. И не помышляли бы вооруженных и поставленных себя быти за Петра, но за государство Петру врученное, за род свой, за народ Всероссийский…» Приказ завершали слова: «А о Петре ведайте, что ему житие свое недорого, только б жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего».

В воскресенье, 27 июня, после вечерней молитвы Карл собрал у своей постели генералов и командиров полков и объявил, что на следующий день он наметил дать сражение. Безусловно, войск у Петра больше, но, заверял король, стремительность и напор могут свести на нет это преимущество. Кроме того, расположение русских войск казалось весьма благоприятным для наступления шведов. Армия Петра сама лишила себя свободы маневра: с тыла у нее был обрывистый берег реки, и единственным путем к отступлению оставался брод у Петровки. Стоит шведам перерезать к нему дорогу, и русская армия окажется в западне. Победа, к которой так долго стремился Карл, представлялась вполне возможной. Русскую армию возглавил сам царь, и шведы могли заполучить, если повезет, бесценную добычу.

Шведская армия, которая сейчас готовилась к выступлению, составляла по численности чуть больше половины тех сил, что вышли из Саксонии два года назад. Ныне в ней насчитывалось двадцать четыре пехотных батальона и семнадцать кавалерийских полков – в общей сложности 25 000 человек, причем многие из них так и не оправились от ран и обморожений, полученных минувшей зимой. Левенгаупт, на которого возложили командование пехотой, предлагал бросить в бой всех способных держать оружие. Но Карл решил иначе. 2000 пехотинцев было оставлено в траншеях у стен Полтавы на случай вылазки гарнизона, а 2500 конницы выделено для охраны обоза. Еще 1500 человек – кавалеристы и пехотинцы – рассредоточились вдоль Ворсклы: они должны были поддерживать казаков Мазепы, которые патрулировали вдоль берега, чтобы не дать русским переправиться южнее Полтавы. 6000 казаков Мазепы и Гордиенко вообще не были учтены в диспозиции Карла. Во время битвы им было велено держаться в стороне от основных шведских сил. Король полагал, что эти недисциплинированные вояки способны лишь внести сумятицу в тщательно отработанные действия его испытанных солдат. Всего со шведской стороны участвовать в битве должно было 19 000 против 42 000 русских.

Сам Карл намеревался быть в бою с армией, правда скорее в качестве символа и вдохновителя. Король решил остаться при пехоте на своих подвешенных между конями носилках. На случай если кони вдруг испугаются и понесут или одного из них подстрелят, короля сопровождал взвод из двадцати четырех гвардейцев, которые, если потребуется, могли бы нести носилки на плечах. Присутствие Карла на поле боя имело немаловажное значение: солдаты, которым предстояло идти в атаку на превосходящие силы противника, должны были знать, что король с ними. Но фактически Карл не мог управлять движением войск на поле великой битвы – он лежал на спине и видел лишь небо да верхушки ближайших деревьев.

Коль скоро король был неспособен сидеть в седле, верховное командование надлежало передать кому-то другому. Его принял Реншильд, первый по старшинству среди шведских генералов. По сути, он был наставником Карла в военном деле и, несомненно, самым опытным и авторитетным из его полководцев. Реншильд и впрямь был превосходным командиром: ему принадлежала честь победы под Фрауштадтом, он блестяще командовал конницей под Клишовом и Головчином. Но теперь ему предстояло возглавить армию короля в присутствии самого короля. Это была нелегкая задача, и ее еще более осложняло то, что в ближайшем окружении Карла подобрались люди с непростыми характерами.

Прежде всего это относилось к самому Реншильду. В ту пору ему было пятьдесят восемь лет (на тридцать лет больше, чем Карлу), но он по-прежнему оставался человеком сильным, темпераментным и внешне импозантным. Его отличали огромная трудоспособность и безграничная преданность и любовь к Карлу. Подчиненные жаловались, что фельдмаршал высокомерен и груб. Он и правда не стеснялся в выражениях, и это можно было понять. В том возрасте, когда большинство генералов уже выходит в отставку, Реншильд вел походную жизнь без отдыха на протяжении девяти лет. Как и сам король, он проводил в кампаниях каждую весну, лето и осень, а на зиму оставался с войсками в лагерях, даже не помышляя об отпуске. Он плохо питался, не досыпал, пребывал в бесконечном напряжении и потому был издерган и раздражителен. И у него, в отличие от Карла, никогда не находилось улыбки или двух-трех ободряющих слов, какими король обычно сопровождал даже заслуженные упреки, так что провинившийся был после этого готов броситься в огонь и в воду, лишь бы искупить вину и заслужить благосклонность короля.

Более всего Реншильда раздражали два самых близких к нему по положению человека. Во-первых, он терпеть не мог Пипера – министра, отвечавшего за полевую канцелярию. Реншильда прямо-таки бесило, что этот штатский присутствует на всех военных советах и повсюду встревает с предложениями дипломатического и тому подобного, вовсе не военного, свойства. К тому же Реншильд знал: случись что с королем, во главе правительства окажется Пипер, и тогда фельдмаршал попадет к нему в подчинение.