Но тему не развивал. «Почему Тома заботится о Тасиной могиле? Подругами они не были – так, знакомые».

Но что ему до этого, если честно? У него свои могилы. И самая страшная – могила сына.

С кладбища возвращались молча – говорить не хотелось.

Вернулись домой, и Никитин пошел отдохнуть. Их бывшая с братом общая комната теперь была комнатой Надечки, любимой племянницы. Чисто прибранная, скромная и уютная – на стене картины с вышивкой. Надечкина работа. Наивные и светлые местные пейзажики маслом – она еще и рисовала. Диван застлан пестрым, из ярких кусочков ткани, одеялом. Он вспомнил, что эта техника называется странным словом «пэчворк». Особенно любят ее иностранцы. Надо спросить, кто шил – Томка или племяшка? Если не забудет, конечно. В последнее время голова подводила.

На письменном столе стояли фотографии в рамках – маленькая Надечка на елке в детском саду, конечно, в костюме Снежинки. Мать и отец Никитина, обожавшие внучку. Надечка с матерью и отцом – в московском зоопарке, у вольера со львом. У девочки вид испуганный и растерянный. Ну и Надечка взрослая, на работе в детском саду – серьезная, строгая и невозможно хорошенькая. Никитин вздохнул: «Слава богу, у брата сложилось».

Он прилег на диван и тут же уснул – сказалась бессонная ночь. Что поделаешь – возраст! Спалось ему сладко, и сон его был спокоен и глубок, как когда-то в далеком детстве, сто лет назад. А было ли это вообще?

Проснулся он только под вечер и обрадованно почувствовал себя бодрым и крепким. Вот что значит сон в родном доме. Он резво встал, быстро оделся, пригладил волосы и открыл дверь.

Семейство брата сидело у телевизора с выключенным звуком – оберегали покой дорогого гостя. Лица у всех были серьезные и напряженные. Никитин расхохотался – слишком забавной была эта картина. Просто кино!

– Ну вы даете, ребята!

Надечка обняла дядьку, и он почувствовал такое тепло, что чуть не расплакался. «Не дай бог! – испугался он. – Совсем разнюнился. Но какая чудесная девочка! И какая родная».

Потом сели ужинать, и Никитин все сетовал, что, как всегда, после Томкиных деликатесов уедет с тремя лишними килограммами. А отказаться не мог – да как откажешься? Все свое, домашнее, сделанное с душой, и это чувствуется. Он вспомнил, как мать, прекрасная кулинарка, говорила, что кухню не обманешь и с плохим настроением или с неохотой к готовке лучше не приступать.

Томка, любимая невестка, готовить любила. И каждый раз, когда Никитин принимался ее нахваливать – искренне, от души, – говорила:

– Маме нашей спасибо! Это ее заслуга, она научила.

Никитину становилось грустно. Томка и Тата. Две планеты, два полюса. Нет, его жена не ненавидела его родителей, ни слова не говорила – ни плохого, ни хорошего. Ну есть они и есть – что ей до них? Где она и где они? За всю совместную семейную жизнь виделась с ними раз десять, не больше. Ну и достаточно – кто они ей? Чужие. А когда он хотел отправить к старикам на каникулы Славика, Тата фыркала:

– Еще чего! И что он там будет делать? Ты не подумал? Гонять с босяками в футбол?

Он обижался: почему с босяками, откуда такое презрение? Я тоже, между прочим, из них, босяков! Ты не забыла?

Но ехать к бабушке с дедушкой Славик отказывался. И мать его в этом поддерживала. В конце концов Никитин смирился – наверное, они правы. Что ему, московскому избалованному парню, делать в глухой провинции?

Томка, именно Томка до последнего дня смотрела за его стариками. Не брезговала ничем – и подмывала, и подтирала, и готовила еду. Как он ей благодарен, господи! И ведь ни разу ни брат, ни невестка не попрекнули его тем, что все свалилось на них! Он помогал только деньгами. Нет, и это немало! Но столько лет тянуть тяжелобольных стариков…

Он видел, в который раз все видел и чувствовал, и ему становилось невыносимо горько, так горько, что он еле сдерживал разбухший в горле комок. Нет, конечно же, он радовался за родных, был счастлив, наблюдая за их жизнью. Они заслужили!

Им часто бывало трудно, но ни разу они не посетовали, не пожаловались и не объявили себя несчастными. А какие бывали времена!.. Не дай бог! Когда закрыли завод и брат потерял работу, стало совсем тяжело – годы были такие, всем было трудно. Тогда подхватилась Томка. Чем она только не занималась! Летом выращивала рассаду и продавала на рынке, осенью – яблоки, сливу – стояла на дороге с ведрами и, совершенно не стесняясь, продавала проезжим автомобилистам.

Говорила:

– А мне не стыдно! За себя не стыдно. А вот за страну…

Мыла полы в двух школах, вязала какие-то шапочки. Хваталась за все, ничего не боялась. И как-то выжили – как все выживали в те времена. А когда, слава богу, открылся завод и брат туда вернулся, Томка тяжело заболела. Врачи говорили – сорвалась, человеческие силы не безграничны. Ванька тогда не отходил от ее кровати, готовил еду, купал. Нет, конечно же, с Надечкой! Надечка всегда помогала. Рано научилась готовить – «спасибо бабулечке!» – убирала, стирала и гладила. Весь дом был на ней. А Ванька был рядом с Томкой. Слава богу, ее тогда выходили. Никитин, конечно, высылал деньги и отправлял продуктовые посылки и лекарства. А однажды приехал и ужаснулся – в доме пахло болезнью и нищетой. Впрочем, все тогда были нищими, хотя его самого это почти не коснулось.

Он смотрел на брата и его семью – сплоченных, бесконечно родных и любящих друг друга, готовых всегда друг друга поддержать, проживших всю жизнь без обмана, предательства, лжи. Как складно сложилась Ванькина жизнь! Как складно и честно! А у него, у Никитина? Как он распорядился своей единственной жизнью? И как нелепо и страшно она сложилась. И уже ничего не исправить, ничего не изменить. Ничего и никогда. Вот что самое страшное.

Никогда у него не будет нормальной семьи. Никогда не будет ребенка – никакого, пусть даже плохого и неудачного, но все равно бесконечно любимого.

Тата… если она уйдет… Да, он вполне может жениться. Мужчины поздно выходят в тираж. Только хочет ли он? Все заново, с нуля. Нет сил привыкать, нет сил приспосабливаться.

Пусть все останется так, как есть. Даже если ему суждено пережить жену. Впрочем, смерти, конечно, он ей не желает.

Он с удовольствием ел Томкины пирожки – с капустой, зеленым луком и рисом. Какая она мастерица!

– Ох, Томка! – сетовал он. – Погубишь меня! Разве можно так жрать?

Томка смеялась:

– Да брось ты! Сколько той жизни? Ешь и не думай! В твоих ресторанах как будто здоровая пища!

Все правильно. Питался он в ресторанах, кафе или приносил что-то готовое из кулинарии – полуфабрикаты, только поставить в микроволновку и разогреть. Вкусно, невкусно – привык.

После ужина, ловко и быстро убрав все со стола и перемыв всю посуду, племянница извинилась и пошла к себе – назавтра работа, ранний подъем. Обнялась и тепло попрощалась.

Томка чмокнула его в щеку и тоже пошла отдыхать. А они с Иваном перебрались на кухню – детское время, еще посидим. Конечно, разлили понемногу – назавтра Никитин уезжал, да и брату на работу.