Стоп! Повинуясь предостерегающему жесту, лейтенант замер. Громов присел и высветил фонариком найденный предмет. Обычный детский носовой платок. Разумеется, грязный, разумеется, с забавными зверюшками. Таких в стране десятки, если не сотни тысяч. Почему же, подняв этот грязноватый лоскут, Громов почувствовал себя так, словно прикоснулся к Анечке?

«Я все жду и жду, дедушка, а ты все не приходишь и не приходишь. Куда это годится? Это никуда не годится».

Ну вот, приехали, называется. Темнота, безмолвие плюс нервы на взводе – и слуховая галлюцинация готова, наслаждайтесь в свое удовольствие!

Выпрямившись, Громов двинулся дальше. Он и сам не мог объяснить, почему подобранный платок перекочевал в карман его куртки, но это было так.

«Меня здесь давно нет, дедушка. Поздно ты пришел, нужно было раньше».

«Даже если это, не дай бог, так, то кто-нибудь здесь все равно остался, верно, Анечка? Кто-нибудь из тех, кто держал тебя в этом подвале. Существа, называющие себя людьми. Особи, мнящие себя мужчинами. Раненых среди них больше не будет, обещаю».

Шаги Громова сделались плавными и совершенно бесшумными, как у крадущегося зверя. Попытавшийся подражать ему Костечкин ощутил себя ужасно громоздким и неуклюжим. Он шел, а его спутник плыл, парил, скользил подобно собственной тени. И последняя металлическая дверь, ржавая почти насквозь, поддалась его нажиму без малейшего скрипа. И осколки стекла не захрустели под его ногами, как это получилось у лейтенанта, когда он переступил очередной порог.

– Ш-ш…

Последовал новый сигнал замереть на месте. Громов посветил на пол, поднял кусочек стекла, напоминающий миниатюрный ятаган, и показал его спутнику. Похоже, это был осколок лампы.

«Ну и что?» – пожал плечами Костечкин.

В ответ луч фонаря указал на потолок, где чернел огрызок электрического патрона. И две характерные выбоины совсем рядом. Лампочку погасили выстрелами. Явно не проделки завхоза или пожарного инспектора. Если бы они тушили за собой свет подобным образом, в городе давно бы ни одной целой лампочки не осталось.

«Понял, – кивнул лейтенант. И спросил одними глазами: – Мы уже близко?»

Громов молча подтвердил: «Да». Красноречиво пошевелил большим пальцем правой руки: «Не забудь снять пистолет с предохранителя».

«Уже снял», – заверил его Костечкин.

«Тогда вперед».

Следующая остановка была последней. Притаившись под лестничным пролетом, куда спутников вывел узкий лаз, они сидели рядышком на корточках и прислушивались к голосам, уверенно звучащим наверху.

Один из них был знаком обоим – глухой, утробный, то и дело срывающийся на приблатненные интонации. Его слышал по телефону Громов в понедельник вечером, когда позвонил в РУБОП, чтобы разжиться информацией про Леху Катка и его группировку. По этому же голосу Костечкин моментально опознал своего непосредственного начальника подполковника Ивасюка.

Бывшего начальника, мысленно поправился лейтенант. Потому что командир у него был теперь только один, хотя присяги он ему не давал и никаких обязательств кровью не подписывал.

Так уж устроен мир, что нами всегда руководят, нас направляют, нас поправляют. Супруги, сослуживцы, соседи, родители, даже собственные дети. Их тьма-тьмущая, указчиков. Так не лучше ли подчиняться только одному человеку – тому, которого ты уважаешь?

Впрочем, Костечкин, прислушиваясь к голосу Ивасюка и его собеседников, думал вовсе не об этом. Он пытался изобрести какие-то правильные слова, которыми можно будет хоть как-то поддержать старшего товарища, когда они выберутся из этого проклятого подвала.

Такие слова на ум не шли, но были явно необходимы. Потому что Громова не ожидало здесь ничего, кроме нового разочарования.

А сколько поражений способен выдержать человек, прежде чем все-таки переломит судьбу? И каким запасом прочности он должен обладать, чтобы судьба его самого не сломала, как хворостину об колено?

Костечкин не знал. И нужных слов находить не умел. Но его палец лежал на спусковом крючке, и, если бы потребовалось нажать на него ради Громова и его дочери, он сделал бы это, не задумываясь.

Восемьдесят восемь килограммов замначальника оперативного отдела Ивасюка сместились в сторону, чтобы дать прошмыгнуть мимо старшему следователю прокуратуры и его гражданской жене, оформленной фотографом лаборатории судебно-медицинской экспертизы при региональном управлении.

Ноги у нее, возможно, коротковаты, и обилие волос на них вовсе ни к чему, зато между ними все в полном ажуре, как имел удовольствие убедиться Ивасюк на День милиции в прошлом году. Мышиная попка не намного просторней. Хорошая девушка, способная, старательная. С такой одно удовольствие работать.

«Наша Каменская», – ласково говорил Ивасюк, представляя сотрудницу соратникам или просто друзьям-товарищам. Несмотря на то что, произнося эту фамилию, он упорно делал ударение на первом слоге, все сразу понимали, о чем идет речь, и начинали шумно вспоминать молодость. Заканчивались подобные посиделки всегда одинаково: наутро головы у участников раскалывались, а воспоминания о том, кто и как именно имел «Каменскую», были весьма расплывчатыми.

Да, молодость не вернешь, сколько водки в себя ни вливай. Годы дают себя знать все сильнее и сильнее. На склоне лет ты действительно как на склоне: летишь под откос, и каждое похмелье – маленькая трагедия, описать которую смог бы разве что классик русской литературы.

Ох-хо-хох…

Подполковник Ивасюк горестно вздохнул.

По случаю всеобщего сбора он нацепил на нос очки с мощными линзами, сквозь которые ни хрена толком не видел. Ивасюк полагал, что поблескивающие стекла маскируют его воспаленные с перепоя глаза. На самом деле, увеличенные диоптрией, они только привлекали к себе повышенное внимание коллег. Явно больные глаза походили на двух розовых рыбок, плавающих в миниатюрных аквариумах с мутноватой водой. Когда взгляд Ивасюка застывал, рыбки выглядели совершенно дохлыми.

Именно так обстояло дело, когда он уставился на последний из четырех обнаруженных трупов. Это тоже оказался не Леха Каток. Очень плохо.

Поскольку «катковцы» разгромлены, то и их лидеру осталось недолго боговать на свободе. Хорошо, если свои же братки прикончат. И совсем никуда не годится, если парня возьмет милиция. Негласные отношения, связывавшие Ивасюка и Леху, носили слишком деликатный характер, чтобы становиться достоянием общественности. Это тебе не с бодуна перед начальством трезвого изображать. Это серьезней, намного серьезней. Попрут из органов, пенсию какую-нибудь совершенно смехотворную назначат, как тогда жить? Тоска.

– Где главарь этих подонков, вот в чем вопрос, – мрачно сказал Ивасюк почтительно переминающимся с ноги на ногу операм. – В понедельник позвонил неизвестный, пообещал слить информацию на Катка. К нему был направлен лейтенант Костечкин. Этот тоже исчез. Что за хренотень такая, я вас спрашиваю? И почему снято наружное наблюдение за этим бандитским логовом?