– А сперма у таких людей тоже пахнет кленовым сиропом? – поинтересовался Уэсли.

– Не всегда.

– Значит, – произнесла Эбби, – если от него так несет, он должен принимать душ по десять раз на день. При условии, что он работает с людьми. Они ведь обязательно почувствуют вонь.

Я не ответила.

Эбби ничего не знала о "блестках", и я не собиралась ее просвещать. Если у маньяка такой специфический запах тела, вполне понятно, что он постоянно моет под мышками, драит лицо и руки. Он проделывает эти процедуры по многу раз в день – все время, что находится среди людей, которые могут заметить его изъян. Наверняка он умывается на работе, в туалете, где для сотрудников имеется борное мыло.

– Но это большой риск. – Уэсли откинулся на стуле. – Сама подумай, Кей. Если запах померещился Петерсену или если он спутал его с чем-то – например, с одеколоном преступника, – мы будем выглядеть полными идиотами. А наш "скунс" окончательно уверится в том, что детективы сами не знают, что делают.

– Вряд ли Петерсену приглючилось, – убежденно сказала я. – Ведь запах был настолько странный и сильный, что даже убитый горем, повергнутый в отчаяние человек почувствовал его и запомнил. Что-то я не знаю, какая фирма выпускает одеколон с запахом пота и кленового сиропа. Думаю, что убийца взмок как мышь и что он выбрался из спальни за несколько минут до прихода Петерсена.

– Болезнь вызывает задержку умственного развития... – бормотала Эбби, листая справочник.

– Если ее не начать лечить с самого рождения, – повторила я.

– Да, этого отморозка не назовешь умственно отсталым. – Эбби взглянула на меня зло и решительно.

– Конечно, у него с головой все в порядке, – согласился Уэсли. – Психопаты не дураки. Но нам нужно заставить убийцу думать, что мы-то как раз считаем его кретином. Ударить по больному месту – по его гордости, будь она неладна. Преступник, конечно, гордится тем, что коэффициент интеллекта у него не ниже, чем у остальных.

– Эта болезнь делает человека чрезвычайно мнительным. Обычно человек знает, что болен. Возможно, заболевание наследственное. Больной становится гиперчувствительным, причем не только комплексует по поводу своего запаха, но и боится, как бы его не сочли умственно неполноценным, – ведь болезнь ассоциируется именно с задержкой умственного развития.

Эбби что-то писала в своем блокноте. Уэсли мрачно и напряженно смотрел на стену.

Наконец он выдал:

– Я даже не знаю, Кей. А вдруг у маньяка нет никакого нарушения обмена веществ? – Уэсли покачал головой. – Да он вмиг нас раскусит, и тогда следствие сделает шаг назад.

– Следствию, Бентон, уже некуда пятиться – оно и так в тупике. А упоминать название болезни в статье совсем не обязательно. – Я повернулась к Эбби: – Мы просто напишем, что у преступника нарушен обмен веществ. С обменом веществ связаны разные заболевания. Преступник забеспокоится. Не исключено, что он и не подозревает о том, что болен. Может, он думает, что совершенно здоров. Он не знает наверняка – ведь у него раньше не брали пот на анализ, его не изучала целая команда генетиков. Даже если преступник сам врач, он вряд ли учитывает вероятность того, что с рождения болен редкой болезнью, что она притаилась в организме и может в любой момент показать, на что способна, точно бомба. Мы должны сделать так, чтобы убийца потерял покой. Пусть болезнь станет его навязчивой идеей. Пусть он думает, что болен смертельно. Возможно, эта мысль заставит его обратиться к врачу. Не исключено, что он рванет в ближайшую библиотеку медицинских изданий. А полиция пусть не зевает, а отслеживает, кто ни с того ни с сего бросился сдавать анализы или шарить по медицинским справочникам. Если компьютер взломал убийца, он, вероятно, сделает это еще раз. Мой внутренний голос подсказывает: в любом случае что-нибудь да произойдет. Мы выкурим его из норы.

Еще час мы втроем обсуждали, какую лексику Эбби следует употреблять в статье.

– Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы в статье появилась профессиональная лексика, – настаивала журналистка. – Если станет понятно, что материалы поступили от судмедэксперта, преступник заподозрит подвох – ведь раньше вы отказывались давать интервью. И потом, вам ведь запрещено предоставлять информацию кому бы то ни было. Должно создаваться впечатление, что статью удалось написать благодаря утечкам информации.

– Что ж, – сухо произнесла я, – думаю, тут вы можете козырнуть своим "медицинским источником".

Эбби прочитала черновик статьи вслух. Впечатления он не производил – слишком уж все в нем было туманно, неконкретно: подозревают то да предполагают это.

Ох, если бы у нас был образец крови преступника! Об энзимном дефекте, если он имел место, говорило бы состояние лейкоцитов, белых кровяных телец. Если бы у нас было хоть что-нибудь!

Зазвонил телефон, вмешавшись в наш разговор. Это оказалась Роза. Она сообщила, что "пришел сержант Марино" и что у него "срочное дело".

Я встретила Марино в коридоре. В руках доблестный сержант держал пакет – уже знакомый мне серый пластиковый пакет для хранения тканей и одежды, имеющих отношение к делам об убийствах.

– Вы не поверите! – Марино ухмылялся, лицо его так и сияло. – Вы знаете Мэгпая?

Я, ничего не понимая, смотрела на раздутый пакет. От взгляда Марино не укрылось мое замешательство.

– Да Мэгпая же! Вечно таскается по городу со своей тележкой – небось спер у какого-нибудь бакалейщика. Мэгпай собирает всякий хлам, роется в мусоре, шарит по свалкам.

– Это бомж, что ли? – Я никак не могла сообразить, к чему клонит Марино.

– Ну да. Главный бомжара Ричмонда. Так вот, в субботу или в воскресенье он копался к мусорном баке возле дома Хенны Ярборо. И угадайте, что он там нашел? Отличный темно-синий комбинезон. Так-то, доктор Скарпетта. Мэгпай костюмчиком заинтересовался, потому что тот был весь в кровище. А Мэгпай – мой осведомитель. Он, не будь дурак, комбинезончик прихватил, положил в пакет и несколько дней возил эту дрянь с собой, меня искал. Наконец нашел, облегчил мне бумажник, как обычно, на десять баксов, и наше вам с кисточкой.

Марино принялся развязывать пакет.

– Вот, нюхните-ка.

У меня закружилась голова – настолько силен был запах. Пахло не просто сопревшей окровавленной тканью, но и тяжелым, тошнотворным, приторным, как кленовый сироп, потом. По спине побежали мурашки.

– Каково? – спросил довольный Марино. – Прежде чем показать это вам, я заскочил к Петерсену. Дал и ему понюхать.

– Этот запах он почувствовал тогда в спальне?

– Да, черт меня подери! – воскликнул сержант, наставив на меня указательный палец, и подмигнул.

* * *

Мы с Вандером два часа исследовали синий комбинезон. Бетти потребовалось некоторое время, чтобы сделать анализ запекшейся крови, но мы не сомневались, что комбинезон был на убийце, – под лучом лазера ткань сверкала, как слюда.