– Давай-ка посидим маленько на пороге, – предложил хозяин. – Тебе свежий воздух полезен.

– Давай.

– А покурить не желаешь?

– Бросил я. Очищаюсь.

– И правильно! Молодец!

Немного помолчали, а потом Мухин вдруг спросил:

– Силыч, а как ты догадался, что сразу два портрета писать надо?

– Случайно, Бедюша. Был у меня один хозяин, самый первый, тоже из ваших… Вот он меня и спрашивает как-то раз: «Ты художник? – «Художник, отвечаю, от слова „худо“». – «А если художник, то бери краски и пиши мой парадный портрет!» Что ты будешь делать? Господин велит – надо слушаться. Начал мазать. Мажу, значит, мажу, и ничегошеньки у меня не выходит. Злюсь страшно. Я тогда еще смирению не обучился, а доставал он меня крепко. Девяностые, что говорить… Короче, нарисовал я его портрет, а потом думаю: дай-ка отыграюсь. И на обороте карикатуру свиную набросал. Шарж отличный получился, с первого раза. А после и портрет пошел сам собой, словно помогал кто. Ну, закончил я, показываю барину. Тот одобрил, покивал. Ну, я смелости набрался и говорю: «А вот еще шарж дружеский». И поворачиваю портрет. Он посмотрел и вдруг в лице поменялся. Упал на колени, вопит: «Прости меня, Силыч, прости!» Я аж от испуга в баню скрылся, заперся. Целый день он вокруг бани бегал, прощения просил, пока не пожалел я его.

– А что с ним дальше стало?

– Батюшка теперь. Да ты его знаешь. Никитка Дуров. Отец Пафнутий.

– Знаю. Соседями будем по бане. То есть не с ним, с портретом его. Ну, идем, что ли?

– Идем. Интересно, куда это Валентин запропастился?

Валя обнаружился в предбаннике. Завидев входящих, Пикус что-то быстро спрятал у себя за спиной и, потупившись, встал задом к печке.

– Что это у тебя там, Валюша? – спросил Силыч. – Прячешь-то чего?

Пикус молчал.

– А ну покажи! – потребовал Беда.

– Не покажу!

– Дай сюда, говорят!

– Не дам!

– Значит, придется применить силу, – нахмурился бывший акционист.

Валя тут же, не дожидаясь исполнения обещания, протянул Мухину небольшую дощечку.

На дощечке очень наивно, по-детски был намечен масляными красками автопортрет. Нарисованный Пикус глядел на мир удивленно раскрытыми глазами, словно еще не верил в собственное существование.

– Ну, поздравляю! – хлопнул художника по спине Беда. – Ты сделал это! Силыч, зови сюда Галку сию же минуту. У нас прорыв!

– Сейчас, сейчас!

Вызвали по телефону Галю, и та примчалась вместе с Малашей.

Охам и ахам не было конца. Новорожденного живописца поздравляли, целовали, осыпали похвалами и пророчили ему великое будущее. Галя просто светилась от счастья. Расцеловав супруга в десятый раз, она спросила:

– Суслик, а может быть, у нас с тобой теперь ребеночек будет?

– А что? – приосанился Валя. – Обязательно будет. Но сперва «Корабельную рощу» высидеть надо. Чтобы уже окончательно вылечиться. Я, Галя, теперь точно выдержу, сил у меня невпроворот!

– Ну все, завтра же уезжаем!

Сели пить чай, и, когда оживление немного поутихло, Силыч осторожно спросил:

– А что, Маланья Николаевна, вы, говорят, тоже в Питер собрались?

– Собралась, – кивнула Малаша. – Долги отдам – и поедем.

– А какие у вас долги?

– Как это – какие? Ты думаешь, я этой парочке все простила? Умоется буржуй кровавыми слезами, а дворецкий – кровавыми соплями!

Слова Малаши звучали, как всегда, столь веско, что уточнять ничего не хотелось, но тем не менее Галя спросила:

– И как же ты им отомстишь?

– А все так же. Силовой захват. Будем Николину гору приступом брать. Значит, план такой: пусть кто-нибудь из вас изобразит у ворот приступ. Сердечный, скажем. Дальше – как только охрана выходит, я ее аккуратно гашу. Заходим внутрь, даем в рог батлеру, хватаем главного гада и привозим сюда гнать беса.

Силыч молча выслушал безумный план, а потом тихо сказал:

– Не надо.

– Чего не надо?

– Да силового захвата.

– Ты что говоришь-то? Купили тебя?

– Нет, что вы. Просто он сам придет.

– Кто? Синькин? Куда? Сюда?

– Ну, короче, выразил Кондрат Евсеич желание, чтобы я его портрет написал. Такой же, как у Коли Шебуршина, двусторонний. Договорились мы с ним: сразу после открытия выставки он сюда и заявится.

– Да зачем ему это?

– Вот его и спроси. Может, силу свою испытать хочет, а может, покаялся. А я только одно могу сказать: недаром мне сон снился, что он от премии отказывается.

– Ну и ништяк, – пожала плечами Малаша. – Встретим, как дорогого гостя. Значит, постирать все надо, приготовить. Хозяин, ты куда бинты и кляп засунул?

– Погодите-ка, – остановил ее Силыч. – Просьба у меня к вам будет. Вы, Маланья Николаевна, разрешите мне с ним самому разобраться, лично. Один я лучше управлюсь.

– Это верно, Малаша, – подтвердила Галя. – Ты тут испортишь весь сеанс. Вам бы лучше вообще уехать куда-нибудь с Борей. А хотите прямо сейчас вместе с нами в Питер? Там тебя призраки заждались…

– Ну нет, я такое не пропущу, – упрямо мотнула головой Малаша.

– И я тоже, – поспешно добавил Беда. – Слышь, Силыч, я здесь, в предбаннике, буду лежать. Тихо лягу, завернусь в одеяло, словно сплю, а ты колдуй давай. А если что не так – зови на помощь.

– А вы, Маланья Николаевна, где будете? – покорно спросил Силыч.

– Да прямо тут, в бане, и буду, – пожала та плечами.

– Спугнешь ты его, разве не понятно? – покачала головой Галя.

– Ну хорошо, в дровяном сарае спрячусь.

– Слышь, Силыч? – повторил Беда. – Как только черт сопротивляться начнет, зови нас обоих! Выручим.

Силыч почесал затылок и вопросительно взглянул на Галю.

– Ну что, Галюша, одобряешь план? – спросил он.

– А что делать-то?

Целитель осмотрел всех своих пациентов и заключил:

– Таково, стало быть, постановление косилиума.

К шести часам вечера на привокзальной площади уже шумела целая толпа. Однако подойти вплотную к океанариуму народ не мог: здание по всему периметру ограждали желтые барьеры, за которыми прохаживались свирепые добры молодцы в форме частной охранной фирмы «Медведь» (этих ребят с их зубастым логотипом выбрал лично арт-директор).

В четверть седьмого на ступени океанариума, превращенные во временную трибуну, поднялся губернатор, а за ним Синькин, чиновники, хушисты и почетные гости. Началась торжественная церемония открытия выставки «Русское медвежье».