Схимонах — высшая ступень в монашестве. Затвор. Молитва. Вериги. Духовные подвиги. Так что этот Мафусаил, шевеля пушистыми белыми бровями под глубоким куколем, сам начал задавать вопросы иеромонаху:

— Кто таков? Откуда? Кто направил? Зачем?

Анатолий, как мог, объяснил старцу цель визита и свои полномочия. В конце концов диалог какой-никакой, но наладился. Правда, весьма своеобразно. Старец вещал. А Анатолий периодически вставлял свои реплики в его монолог.

— Все наши проблемы от евреев, — чеканил, рубил свою «правду-матку», кивая густой бородой и зыркая глазами из-под куколя, схимонах. — Вы посмотрите, сколько в нашей церкви русских священников! Мало. А крещеных евреев полно. Они и ведут церковь на союз с еретиками. Они хотят объединения с нечестивцами. Хотят… — он запнулся, подыскивая нужное слово. Наконец вспомнил: —…Экуменизма. Объединения с разными сектами. Русский народ на это не пойдет. Нам надо вернуть все, как было до революции. Только тогда мы сможем противостоять сатане. Это они и унесли копье. Продали его, как Иуда Христа. За тридцать сребреников.

Анатолий уже был знаком с такими людьми. И они ему активно не нравились.

«Видимо, он считает, что сидение в затворе само по себе сделало его непогрешимым. И от этого его так распирает».

А старый схимник — явно русский националист — чеканил фразу за фразой дальше:

— Из лагеря социализма мы попали прямо в лагерь капитализма! В России в силу ее богатств не должно быть бедных! Надо спросить у власть имущих, каким образом русское богатство стало основой для развития Европы, других стран мира, а не для развития русского народа. Конец света пришел, но никто его и не заметил! Россия — опечаленная страна!

«Красиво говорит, — думал отец Анатолий, выходя на улицу. — А главное — убежденно. Видно, думки у него не о душе, а больше о делах мирских. Наш родной, классический националист. Только, к сожалению, это не высокий, утонченный, интеллектуальный, умеренный русский национализм, который многие сейчас проповедуют в верхах. Это национализм кухарок и шоферов, принимающий грубые и отталкивающие формы. С его простой и от этого массово привлекательной формулой: «Бей жидов — спасай Россию!» Дай им волю — они развалят страну своей непримиримостью. И упертостью. А ведь национализм в нормальной дозе способен двигать народ вперед. Да, все дело в мере. Ох и раззадорил меня старый! Спрятался в келье. И думает, что держит Бога за бороду. Гордыня! Вот я какой! Легко любить ближних, сидя где-то в стороне от жизни. А ты полюби их, когда они тут, рядом. Нет, в старые меха не налить новое вино. Впрочем, что это я взялся судить. Ведь сказано в Писании. А я не сдержался. Ох, грех, грех какой! Прости Господи!»

* * *

С некоторым запозданием пришла и девушка. Миловидное, московское такое круглое личико. Нежный овал. Грусть на лице.

Одета, как обычно. Скромница. Юбка в пол. Туфельки. Коса. Платок. Но грудь высокая. Созревшая.

Казаков, как и перед каждой встречей, каждым разговором, и анкету проштудировал, и все, что можно здесь узнать о человеке, узнал.

Девушка из порядочной, верующей семьи. Училась в университете. Знает три языка. В миру умница и отличница не нашла себя. Друзей особых не имеет. Подруг — тоже. Замкнутая. Свои обязанности выполняет тщательно и пунктуально.

Она и обнаружила пропажу копья. Сразу доложила смотрителю музея. Тому, волосатому. Поэтому с нею разговор без дальних околичностей. Все просто и понятно. Сначала под копирку:

— Год рождения. Адрес. Образование. Фамилия, имя, отчество?

Казалось бы, простые вопросы. И бояться ей нечего.

Однако что-то пошло не так. Она явно зажималась. И что-то — он чувствовал — в ней как-то внутри напряглось.

«Странно, — думал Анатолий. — С чего ей напрягаться? Хорошая русская девчонка. И что она так перебирает этот свой платок?»

— А когда вы впервые узнали о существовании копья?

— Ну, несколько лет назад, когда я пришла сюда на работу.

— Кто вам о нем рассказал?

— Да бывший руководитель нашего музея…

— Понятно! А вот вы лично как думаете? Кому оно могло понадобиться?

Отец Анатолий явно уловил вибрации страха, которые один человек всегда чувствует в другом, а он, монах и исповедник, подавно. Был солдафон. А вот в монастыре утончился.

— Я… я не знаю! Кому может понадобиться такая вещь. Старая…

— Старая или старинная?

— Н-не знаю!

— Ну ладно! А вот скажите, пожалуйста, у кого еще имеются ключи от этого сундука, где хранился раритет?

— Наверное, у директора. Да мало ли у кого! Туда многие заходили. Кто по науке, кто из любопытства.

— Многие — это кто? Конкретно.

— Ну, вот профессор Кузнецов. Он интересовался. Недавно появился студент духовной академии. Такой любопытный мальчик.

— А как фамилия этого студента, который интересовался?

— Я… я не знаю! Такой чистенький, прилизанный. Ходит с книжкой всегда!

— Вы мне его покажете?

— Ну конечно!

— А вот к вам экскурсии ходят разные. Их кто направляет? Или они идут через кассу?

— Нет, экскурсии у нас только для доверенных людей. Они договариваются с руководством. И приходят. Чаще всего их сопровождают экскурсоводы. Или кто-нибудь из наших людей. Ну, из лавры. Или из академии.

— Понятно! А вот кто-нибудь из экскурсоводов проявлял какой-то интерес к копью? Или из экскурсантов спрашивал? Просил показать?

— На моей памяти такого не было. Хотя, кажется, был один случай. Приезжал человек из Москвы. Его водили. Кажется, он писатель. Что-то искал у нас для своего романа. Он спрашивал. А что, мол, кроме того, что есть в музее в экспозиции, есть еще в запасниках?

— А как его фамилия? Этого писателя.

— То ли Климов, то ли Дубовин. Точно не помню!

Так говорил он с нею. На разные лады, в разных интерпретациях, как учили, задавал вопросы по теме.

Но зацепки — явной, как таковой — не было. И получалось, что дело не клеится.

Отработали свои задачи. Собрались на совет. Или, точнее, на рабочее совещание.

Евгений Юрков — кругленький, живой и позитивный человек с полуулыбкой на устах — начал его с простых и понятных слов:

— Ну что, ребята! Зацепиться практически не за что! Я опросил всех высших должностных лиц. Никто из них никакой ценной информации не предоставил. Да и вообще, для них это не событие. Ну, подумаешь, в музее потерялась какая-то вещица. Вот так вот. И мне вообще трудно понять, зачем и для чего нас собрали. И кому это понадобилось, раз никому это не нужно? Для галочки? Мы, мол, искали. Для отвода глаз? Или для чего-то другого? В общем, я стал подумывать о том, а не отказаться ли мне вообще от этого дела? Пусть передадут в полицию. И там, как хотят, так и воротят…