— Никакая не страсть, я просто подумала, что вино поможет мне расслабиться. Я всю ночь буду беспокоиться о вас.

— Беспокоиться вовсе незачем. — И он потерся носом о ее шею.

Отчаянно надеясь не ошибиться, она протянула руку… На мгновение ее дрожащая рука помедлила, потом она крепко зажмурилась и выбрала стакан.

— Вот, прошу вас, — протянула она ему стакан.

С недовольным видом он взял протянутый стакан и осушил его одним глотком.

Холли подняла брови. Не станет ли ему плохо от такого количества опия, выпитого залпом? И тот ли стакан она ему дала?

— А теперь вы, — внимательно поглядел он на нее. Холли стала пить. Вино обожгло ей горло. Она с трудом проглотила все, чтобы избавиться от горечи. Неужели она выпила опий?

— Ну вот. Теперь я могу вас любить? — спросил он, забирая у нее стакан и ставя на столик, а потом принялся раздеваться.

Загипнотизированная видом его тела, она смотрела, как он разделся, на его широкую грудь, на мускулы, выступающие на груди. Ей мучительно хотелось зарыться пальцами в темные волосы у него на торсе. Мускулы у него на животе изогнулись, когда он снял брюки, а потом обнажились длинные мускулистые ноги.

Со сводящей с ума неторопливостью Джон стянул с нее шерстяные чулки.

— У вас красивые ноги, — похвалил он, целуя каждое ее бедро.

Почувствовав прикосновение его горячих губ, Холли задрожала. А его руки скользнули вверх, задирая платье и нижнюю юбку. Он коснулся ее кожи через разрез в панталонах, погладил пальцами чувствительное местечко между ног.

Девушка увидела при свете свечи, что глаза у него стали светло-желтого цвета. Он стянул с нее панталоны и бросил на пол.

— Вечно всякие тряпки мешают. — Теперь он смотрел на нее усмехаясь, и лицо у него уже не было напряжено. — Как ты хороша, милая моя.

И прежде чем Холли успела сообразить, он уже коснулся ее губами. Она ахнула и попыталась оттолкнуть его, но он поднял голову.

— Дай мне испробовать тебя на вкус, милая. Обещаю, ты получишь удовольствие.

— Я не думаю, — ответила она с пылающим лицом.

Он наклонился и провел языком по ее местечку наслаждения. Холли утратила способность что-либо соображать. Бедра ее расплавились, как желе, изогнулись; где-то глубоко в ней нарастала мучительная жажда. Она провела пальцами по его волосам и притянула его голову ближе к себе. Его язык проник внутрь, пальцы гладили ее. Она уже решила, что вот-вот умрет.

Холли ощутила на его губах свой вкус, когда его язык ворвался ей в рот, в то же время он расстегнул точным умелым движением крючки на ее платье. Ему не потребовалось много времени, чтобы раздеть ее донага.

Холли невероятно хотелось ощутить его внутри себя, иначе, как ей казалось, она лопнет. Она обхватила его ногами и притянула к себе. Когда их тела соприкоснулись, жар его кожи опалил ее как огонь.

— Я надеялся сегодня не торопиться, но ты делаешь так, что я слишком хочу тебя.

После минут бурной страсти Джон некоторое время молчал, руки у него дрожали; он попытался встать.

— Что-то мне нехорошо, — проговорил он неуверенно.

— Вот как? — спросила Холли, старательно скрыв радость.

Он хотел заговорить, но не мог. И без сил рухнул на нее.

Ей с трудом удалось высвободиться. Глубоко втянув воздух, она перевернулась на бок и с улыбкой посмотрела на него. Отвела темную прядь с его лба.

— Надеюсь, утром ты меня простишь. — Холли поцеловала его в губы, ощутив колючую щетину, и встала с кровати.

Не сразу смогла она вытащить покрывало из-под его обмякшего тела, но в конце концов вытащила и укрыла Джона. Потом подняла свою нижнюю юбку и сунула руку в потайной карман. Нащупала пальцами браслет. Осторожно вытащила его, надорвав карман. Бросила браслет на кровать. Блеснули бриллианты. Холли нашла серьги и ожерелье и положила их рядом.

Некоторое время она держала в руках все три вещицы — последние из драгоценностей ее бабушки. Они принадлежали матери Холли до того, как она умерла; в шестнадцатый день рождения Холли бабушка подарила их ей и велела хорошенько беречь. И до сих пор Холли их хранила. Но теперь она хотела вернуть Джону его лондонский особняк. Это будет последним, что она сделает для него, перед тем как уйти.

При мысли, что ей придется покинуть Джона и детей, в горле у нее появился комок, и она с трудом его проглотила. Подошла к платяному шкафу и нашла брюки и рубашку, которые ей одолжил Данн. Амазонки для верховой езды у нее не было, и она решила, что ехать верхом лучше одетой по-мужски, чем в платье. Она оделась, рассовала драгоценности по карманам брюк и в последний раз посмотрела на Джона. Чувственная улыбка изогнула уголки его губ. Уж не снится ли ему, как они ласкают друг друга? Может, приятные сны помогут ему сдержать гнев, когда он узнает, что она уехала.

Холли вошла в конюшню. Фонарь у нее в руке отбрасывал пляшущие тени на стены. В воздухе стоял запах сена, кожи и лошадей. Она подняла фонарь повыше и посветила себе. По обеим сторонам мощеного прохода находилось восемь стойл. Вороной жеребец Джона стоял в стойле у задней стены, сверкая черными глазами. Наверное, его потревожил внезапный свет, потому что он то вскидывал, то опускал голову и фыркал.

— Здравствуй, мой красавец, — обратилась к нему молодая женщина низким ровным голосом. Она решила, что сэкономит время, если возьмет лошадь Джона, а не будет нанимать ее в городке, но, взглянув на огромного вороного, призадумалась.

Скрипнула дверь, и в конюшню вошел Лоуренс — огромный человек с шеей, похожей на древесный пень, и широким квадратным лицом. Распахнутая рубашка на нем и брюки, застегнутые наполовину, говорили о том, что он одевался второпях. Холли виделась с ним, когда он приносил ей в комнату воду для ванны. Он смерил ее взглядом и скривился, заметив, что из-под плаща у нее выглядывают брюки Данна.

— Что вы здесь делаете, мисс? — Он покраснел, повернулся к ней спиной и застегнул брюки.

— Я пришла взять лошадь его светлости, — уведомила его Холли, глядя, как свет фонаря играет на черном крупе.

— Ах, мисс, — отвечал Лоуренс, кажется, не очень-то обрадованный ее словами. Он повернулся и направился к ней, ступая босыми ногами, и холод, похоже, его вовсе не беспокоил. — Его светлость относится к Шепоту по-особому. Он продал всех остальных лошадей, но сохранил старину Шепота. Он страшно любит свою лошадь. Она у него уже десять лет. Его светлость съест меня живьем, если я позволю вам взять ее.

— Может быть, вас успокоит, если я скажу, что езжу верхом с детства. И я не допущу, чтобы с ним что-нибудь случилось. Но мне действительно нужно как можно быстрее добраться до Лондона. — И Холли поставила фонарь в угол стойла.

— Ну, не знаю. — Лоуренс поскреб темную щетину на подбородке.

— Я еду ради лорда Теодора. Он попал в сложное положение, и мне нужно ему помочь.