— Братец, говорят, что ты выдал воров начальнику полиции, — говорила ему сеньорита Невес.

— Говорят? Ну что ж, раз я не могу выдать тех, кто это говорит, купи индейку, нафаршируй ее и завтра подай им к обеду.

— Братец, а теперь говорят, что ты донес на фальшивомонетчиков.

— Купи ягненка и каплунов! Злые языки увязнут в картофельном пудинге, запутаются в омлете, омлет заставит сплетников умолкнуть, а их щепетильность потонет в вине тысяча восемьсот пятнадцатого года.

Кроме того, ему нравилось устраивать браки.

И сейчас еще в Ландиме благоденствует несколько супружеских пар, всецело обязанных своим счастьем Монтейро, который преодолел все препятствия благодаря хитроумным интригам и щедрости.

Дочке одного бедняка, выросшей в доме слепца, он уделял много внимания. Ее звали Нарсиза Дикая — по отцу. До тринадцати лет ее одевали как мальчишку, и она не уступала самым отпетым сорванцам ни в чем — карабкались ли они на верхушку сосны, таскали ли ночью вишни из чужого сада, кидались ли камнями, фехтовали на палках или просто дрались. Она была как-то мужественно красива и хорошо сложена, но, успев привыкнуть к мальчишескому наряду, неловко чувствовала себя в женском платье. Она сердито смотрела на себя в зеркало и с такой злобой расстегивала юбки, что они рвались. Пинто Монтейро кротко сносил ее выходки, спокойно посмеивался и рассказывал ей о португальских женщинах, которые, прикрыв грудь стальным доспехом, неузнанными шли в битву.

Слепец намеревался выдать ее замуж. Нарсиза сказала, чтобы он и не помышлял об этом, потому что муж станет над ней насмехаться, а она, будьте покойны, даст ему по морде. Ее слова не испугали слепца, — быть может, оттого, что под угрозой оказывалась морда будущего супруга, а не его собственная.

Внимание девушки оспаривали, не помышляя, впрочем, о браке, несколько гуляк из Ландима, Сан-Тирсо и других окрестных селений. Эта амазонка могла раззадорить самых пресыщенных мужчин, но у нее были такие мускулистые руки с узловатыми пальцами, сжатыми в кулаки, словно для бокса, что поклонники, распевавшие ей серенады, начинали фальшивить.

Одним из претендентов был землевладелец из Секейро по имени Кустодио да Карвалья. Он влюбился по-настоящему, был весьма настойчив и всерьез предлагал ей руку и сердце. Нарсиза рассказала о нем слепцу, который от восторга захлопал в ладоши и воскликнул:

— Лови момент, торопись, пока он не передумал! Ведь ты знаешь, что он вывозит урожай на тридцати телегах и что нрав у него золотой. Как ты к нему относишься?

— Сама не знаю!

— Нравится он тебе или нет?

— Не знаю...

— Но ведь вы же давно знакомы!

— Он очень растолстел...

— Говори толком: хочешь ты выйти за него?!

— А мне все одно, только вы ему скажите, отец, что если он станет руки распускать, я ему такое устрою, что позабудет, на каком он свете! В жизни не возьмусь ни за серп, ни за тяпку, понимаете? Я батрачкой сроду не была! Если он затем старается, чтобы заставить меня полоть или косить, пусть пеняет на себя!

— Выходи, выходи за него, ты быстро подобреешь...

Монтейро дал за ней богатое приданое: бусы, серьги, кольца, брошь, надел костюм из тонкого сукна, позвал уйму гостей, пригласил музыкантов, сжег десять дюжин настоящих ракет, а сам был на свадьбе посаженым отцом.

Муж был околдован Нарсизой: он испытывал те восторги, которые смиряют мучения порабощенных сердец. Нарсиза же, ничем не проявляя своего злонравия, ласково, как кошка, которая, играя, выпускает коготки, совершенно им завладела. Пир на весь мир! Справлялись все церковные праздники, устраивались ежевоскресные пирушки на току, где под звуки трех кларнетов и трубы отплясывали «регадиньо» и «канаверде»[126] самые спесивые обитательницы Майи; вино лилось рекой. Нарсиза купила себе чистокровную кобылу, надела амазонку и без устали ездила по ярмаркам и гулянкам, а за нею на хромоногом муле трусил сгорбленный, точно грезящий наяву муж. Если мельники не успевали вовремя убрать с дороги своих нагруженных зерном ослов, она стегала этих мельников хлыстом и обзывала мерзавцами. Когда из-за поливки или из-за того, что скот потравил посевы, возникали ссоры с соседями, она выкрикивала кровожадные угрозы. Она брала с собой ружья и без промаха палила по сойкам. Узнав, что в Порто дамы стали носить на мужской манер жилет и галстук, она возликовала, как человек, увидевший успех своего начинания, и захотела надеть брюки и сапоги a la Фредерика[127].

Ее супруг, обнаружив, что он на краю пропасти и что лучшие его земли проданы, попытался возражать, но понял, что перед ним женщина, наделенная мужским характером. Он ослабел от страха и от любви. Малодушие склонилось перед силой. Нарсиза ослепляла его своей блистающей красотой — красотой дьявола, обратившегося в легендарную Даму Козье Копытце.

В этом безоглядном мотовстве пронеслось десять лет, и муж, ставший в последнее время совсем слабоумным, тихо перешел в мир иной, до последнего дня сохранив любовь к жене, которая, чтобы купить ему курицу, продала последнюю простыню. И Нарсиза, двадцативосьмилетняя, еще красивая вдова, бестрепетно бросилась в пасть к дракону нищеты, не уронив ни слезинки.

У нее была подруга, которая утешала ее с искренним состраданием: то была сестра слепца. Бедная Невес! Кто бы мог предсказать, как мучительны будут последние годы твоей жизни и как тесно свяжет тебя судьба с этой женщиной, которую ты пестуешь по-матерински нежно!..

VII

Несмотря на этот печальный опыт, крестный отец Нарсизы не отказался от своей страсти; правда, больше таких роковых союзов в его практике не встречалось. Вскоре он сыграл свадьбу дочери, дав за нею очень скромное приданое, и добился того, что один из его сыновей, которого впоследствии отвлекли от служения церкви иные устремления, получил приход. При разумной бережливости слепцу вполне хватило бы денег, чтобы жить в сельском уединении скромно, но безбедно, однако отказаться от хлебосольства значило лишиться друзей, так восхищавшихся его застольными рассказами. Монтейро жить не мог без слушателей, — без них он чувствовал себя словно в удушающем безмолвии тюремной камеры.

Он быстро разорялся, но не уставал повторять, что философия Иова[128] — это последняя монета, на которую впавший в ничтожество человек может купить покорность судьбе и вечное