Лад показал Эвбулиду разогнутые наручники:

— А балий говорит, что от них излечить может только пиратский кузнец! Мы еще с тобой убежим! И ты мне покажешь свою, а я тебе — мою родину. Ты поступил так, как сделали бы люди моего племени. Отныне — я брат тебе.

Эвбулид посмотрел на него и неожиданно для самого себя улыбнулся в ответ. Странное дело, как ни возмущался, как ни, стеная, ругал его ум, на сердце почему–то было легко и спокойно.

Наверху, тем временем, слышался топот, возбужденные голоса.

— Отчаливают счастливчики! — вздохнул кто–то с завистью.

Это было так. Но только отчасти. В то самое мгновение, как шлюпка с тремя афинянами отошла от одного борта, к другому пристала еще одна. Из нее по веревочному трапу на борт поднялся и по персидскому обычаю обнялся с главарем пиратов невысокий толстый человек, посмеивающийся и бросающий по сторонам мелкие, как уколы, недоверчивые взгляды.

Это был перекупщик рабов, славящийся своей сговорчивостью с пиратами и небывалой скупостью на Хиосе, Делосе, Родосе и других — больших и малых невольничьих рынках Эгейского моря.

В самый разгар торжества победителей, шумно пировавших на берегу полоски пролива, за которым виднелась земля Италии, когда выпитым амфорам дорогого фалернского вина из подвалов растерзанных господ был потерян счет, к шатру Евна подскакал едва не падающий от усталости всадник.

Захмелевшие часовые, уверенные, что ничто больше не угрожает жизни их обожаемого базилевса, так как вся Сицилия находилась теперь во власти рабов, запоздало вскакивали с земли и с интересом смотрели вслед незнакомцу.

Всадник приблизился к двум охранникам из личной тысячи Евна, шепнул им что–то, и пока один помогал ему спуститься на землю, второй быстро шагнул за полог. Вскоре из шатра выскочил одетый, как и полагается «другу царя», в пышные одежды Серапион.

— Что случилось? — спросил он, и сидящие неподалеку от костра воины услышали усталый голос гонца:

— Римляне высадились в Сицилии!

— И ради этого ты скакал двое суток? — удивился Серапион. — Или тебе неведомо, как мы поступаем с отрядами римских преторов? А может, твой гарнизон в Сегесте забыл, как мы наголову разбили Гипсея, Манлия, Лентула?

— Но это не преторский отряд! — воскликнул всадник. — Это — целая армия, и ведет ее сам римский консул… Фульвий Флакк!

— Консульская армия? — бледнея, переспросил Серапион. — Сколько же их?!

— Те, кто наблюдал за высадкой римлян, заверяли, что не меньше ста тысяч.

— Это, наверное, им померещилось от страха! — вскричал Серапион.

— Я тоже так подумал, сам пробрался к морю и своими глазами видел несколько серебряных орлов! Я приказал захватить пленного, и он сказал, что армию возглавляет консул. Тогда я решил лично донести обо всем базилевсу. И вот я здесь. А теперь, ради богов, дайте глоток воды!

— Напоите его! — дрожащим голосом сказал Серапион и нырнул в шатер.

Гонец жадно припал к протянутому кувшину. Обхватив его обеими руками, время от времени переводя дух, он рассказывал обступившим его рабам, как хорошо вооружены римские легионеры, как ловко и быстро поставили они на берегу моря палаточный лагерь с валом и частоколом, превратив его в неприступную крепость.

Слух о высадке в Сицилии консульской армии Рима пронесся по всему стану. То, во что здесь боялись верить, против чего заклинали всех небесных и подземных богов: римских, эллинских, фракийских, египетских, сирийских, — свершилось. Да и можно ли было ждать иного? Рим, как говорится, случается, медлит, но не прощает никогда.

Праздник был испорчен. Глубокое уныние воцарилось над лагерем победителей. Одни, проклиная свою жестокую судьбу, заливали смертельный ужас вином. Другие, трезвея, молча точили мечи и пики. Третьи тихо, чтобы не подслушали многочисленные соглядатаи Евна, прощались друг с другом.

— Нет в мире силы, которая могла бы остановить римское войско, если его ведет консул! — вздыхая, говорил бородатый раб из Македонии. — Даже наша непобедимая фаланга, наводившая ужас на весь мир почти двести лет, разбилась об их железные когорты! Я до сих пор помню тот черный день, когда воины консула Эмилия Павла гнались за нами, резали, убивали, уводили в рабство…

— Все равно хуже, чем нам было у сицилийских господ, — уже не будет! — убеждал у другого костра косматый галл. — Зато теперь мы вволю принесем нашим древним богам кровавые жертвы!

— Скорее римляне принесут нас в жертву своей властной богине Роме!

— А мне, как воину, куда приятнее умирать от меча врага, чем от плети хозяина!

— О боги, разве можно где скрыться от этих господ на земле?..

— Разве можно хоть где–нибудь найти на ней справедливость?

— Погодите, придет Мессия и установит на земле вечное царство добра и справедливости! — пытался обнадежить товарищей бывший раб из Иудеи, но его даже не слушали:

— Когда он придет, нас уже не будет!

— Вся надежда теперь на нашего базилевса!..

Сам Евн, тем временем, ошеломленный известием, нервно вышагивал в шатре, отпуская затрещины подвернувшимся под горячую руку слугам.

Все члены Совета за исключением Ахея, Фемистокла и Клеона испуганно жались к стенам.

— Вот и всё! Всё кончено… — исступленно бормотал Евн. — Боги отвернулись от нас!..

Серапион и другие малоазийцы впервые видели своего царя растерянным. От этого их лица выражали еще больший ужас.

Лишь немногие сохраняли мужество и спокойствие.

— Боги отворачиваются от трусливых и слабых! — с присущей ему смелостью возразил Ахей и положил пальцы на рукоять своего меча. — Наше же войско сильно, как никогда! Сегодня мы имеем двести тысяч храбрых воинов, которые научились самому главному: побеждать римлян!

Евн остановился, словно налетев на невидимую преграду:

— И ты смеешь называть римлянами жалкие преторские отряды? Как главнокомандующий ты должен знать, что мы одолели их только потому, что против каждого легионера было десять, двадцать, сто рабов! Нет — настоящие римляне только сейчас появились на острове, и они жаждут моей головы… нашей крови…

— Базилевс! — поморщившись, заторопил царя Ахей. — Воины ждут твоего приказа. Нужно принимать решение! Надо, не мешкая, выступить против римлян. Разбить их прямо на берегу моря, пока они не освоились в Сицилии. Одолев их, мы беспрепятственно ворвемся в Италию, а затем — и в Рим!

Евн с минуту ошеломленно смотрел на него, затем сорвался с места, пробежал в угол, где стоял трон, упал на золоченое сиденье и, зажав бороду в кулак, впился глазами в главнокомандующего.

— Но это опасно, это очень опасно! Что если не мы, а они разобьют нас?

Он перевел глаза на Серапиона: