– Я хотела бы прогуляться. – Мишель кивнула гостю, проследила за тем, как он поднимает с пола шляпу, и вместе с ним вышла на крыльцо. – Пройдемся, мистер Донеган? – Не дожидаясь ответа, подхватила юбки и стала спускаться по ступеням, негромко поскрипывавшим под ее легкой поступью.

Гален поспешил следом за ней.

– Мишель…

Сделав несколько быстрых шагов, она остановилась и резко повернулась к молодому мужчине.

– Ты, должно быть, хотел извиниться? За мое похищение? А может, за то, что ничего не предпринял, когда твой отец чуть не превратил меня в безумную? А, Гален? Если бы не твой брат, я бы сошла с ума!

Мишель ускорила шаг, ища укрытие в кедровой аллее от пристального внимания родителей. Она не сомневалась: за ними наблюдают, и спешила оказаться от белокаменного особняка как можно дальше.

Заходящее солнце золотило живые навесы, и мягкий свет убывающего дня, просачиваясь сквозь густую зелень, все еще держал оборону перед подступающими сумерками. Но по мере того как Гален и Мишель удалялись вглубь аллеи, те густели, свет блекнул, тая среди зеленой бахромы кедров.

– Последнее время я как будто брежу или сплю наяву, – только когда они достигли ворот и повернули обратно, нарушил молчание Гален. – Я помешался на тебе, Мишель, и ничего не мог с этим поделать. Я не думал о том, что творил мой отец, все мои мысли были только о тебе. Признаю, что вел себя с тобой как животное.

– А сейчас? – Приостановившись, Мишель всматривалась в бледное, осунувшееся лицо наследника, пытаясь в его глазах, в его чертах отыскать следы былого безумия. – Что ты… чувствуешь сейчас?

Жадный блеск во взгляде, когда он на нее смотрел, желание постоянно ее касаться, быть с ней… Ничего этого не было. А может, ей просто хотелось верить, что все бесследно исчезло. Гален держался на расстоянии, и было сложно понять, что это: притворство (он ведь всегда умел мастерски владеть собой) или колдунья ее не обманула и чары приворота больше не действуют на Донегана?

– Что чувствую? – Он грустно усмехнулся. – Сожаление. Я бы отдал многое, чтобы повернуть время вспять и все исправить. Чтобы ты никогда не знала меня такого.

– Ты хотел сказать, настоящего? Чудовище? – Улыбка ее сквозила горечью. – Уверена, ты бы предпочел, чтобы я не знала и правду о твоей семье. О том, кто вы на самом деле такие.

Гален молчал. Просто смотрел на нее, внимательно, пристально, словно по выражению ее лица тоже пытался что-то для себя понять.

Несколько секунд их окружала тишина, пока Мишель ее не нарушила, задав вопрос, ответ на который знала с того самого момента, как Донеган переступил порог Лафлера:

– Чего ты хочешь от меня, Гален?

– Хочу, чтобы ты стала моей, Мишель.

– Другими словами, ты предлагаешь мне последовать примеру Катрины? – вскинула брови Беланже.

На лицо Галена набежала тень, но она тут же растворилась под маской невозмутимости: он и на этот раз не позволил чувствам одержать над ним верх. Только поинтересовался, скупо улыбнувшись:

– Он тебе и об этом рассказал?

– Хочется верить, что обо всем. Что хотя бы один из вас был со мной до конца откровенен, – горько заметила Мишель, невольно возвращаясь мыслями к Кейрану.

Они не виделись всего две недели, а кажется, будто с тех пор, как она сошла с поезда в Доргрине и Кейран провожал ее взглядом, пока она не скрылась за воротами вокзала, обнимаемая и целуемая родственниками, прошла вечность. Вечность, в которой Мишель чувствовала себя одинокой, потерянной и какой-то опустошенной. Стоило только закрыть глаза, как она возвращалась к костру в поселении лугару. В те далекие мгновения, когда ее рука была в руке Кейрана и сердце в груди билось все быстрее. Рядом с ним оно как будто горело, а теперь чувство такое, словно его сковывает могильный холод, что наползает на кладбище с болот с наступлением осени. Он проник в нее в тот самый момент, когда ее рука в тамбуре поезда выскользнула из руки Донегана.

– Будь во мне хоть капля сомнений, что ритуал не подействует, меня бы здесь не было. Мишель. – Теперь уже остановился Гален и, подавшись к девушке, взял ее за руки. – Какого бы ты ни была обо мне мнения, ты действительно дорога мне. И даже не представляешь насколько. Еще до того, как все это произошло, до того, как я был вынужден сделать предложение твоей сестре, уже тогда я думал о тебе. Чаще, чем следовало бы. Да что там! Ты уже давно поселилась в моих мыслях, и, если бы не демоново проклятие и давление со стороны отца, предложение в тот день получила бы ты, а не Флоранс.

От прикосновений Донегана по телу разливался холод, даже несмотря на то что вечер выдался безветренным и теплым, а днем и вовсе было жарко, и Мишель не переставала обмахиваться журналом, когда ехала домой с вокзала. А сейчас она дрожала.

– Я знаю, что раньше был тебе небезразличен, – его пальцы сильнее сжали ее похолодевшие ладони, – и понимаю, что сам все разрушил. Но если бы ты только дала мне шанс, Мишель, уверен, я смог бы сделать тебя счастливой. Сумел бы вновь заслужить твою любовь.

Мишель уже и не знала, а была ли она когда-нибудь, эта любовь. Она была очарована обаятельным джентльменом – несомненно. Ну а что касается всего остального… Ее очень задело то, что Гален Донеган выбрал не ее. Что кто-то осмелился предпочесть ей другую.

Вот и все.

– А если откажусь? Не захочу собой рисковать? Пусть твой отец хоть тысячу раз будет уверен в успехе, ни ты, ни он не можете мне обещать, что, выйдя за тебя замуж, я не превращусь в еще одну пленницу на болотах. А потом в покойницу.

Гален разжал пальцы, нехотя отпуская свою добычу, понимая, что она вот-вот ускользнет, и осознавая, что никак не сможет этому воспротивиться.

Разве что…

– Если откажешься? Что ж, тогда мне придется похоронить сестру и оставаться тем, кто я есть. Мне и Кейрану.

Стоило Мишель услышать имя другого брата, как она вздрогнула. Обхватив себя за плечи, быстро зашагала обратно по аллее к дому, слыша за спиной тяжелые шаги Донегана.

Сейчас ей как никогда хотелось оказаться в своей комнате, забиться в самый темный угол, запретить себе думать. О Катрине, которая видела в ней свой последний шанс на спасение. Об Аэлин, которую Мишель едва выносила (впрочем, мисс Кунис отвечала ей взаимностью), но которой уж точно не желала скорой смерти.

О рабах, живших в постоянном страхе, встречавших каждое полнолуние с осознанием, что для любого из них оно может стать последним. Обо всех тех невинных жертвах, которым еще предстояло погибнуть в агонии, раздираемых обезумевшими от проклятия оборотнями.

О том, что Кейран Донеган продолжит убивать и будет себя за это ненавидеть.

А она… Она тоже возненавидит. Саму себя. Если сейчас действительно убежит и забьется в тот самый спасительный угол, чтобы спустя месяцы, а может, недели узнать о гибели девушки, не видевший в жизни ничего, кроме мрачных стен Блэкстоуна. И раз в месяц будет сходить с ума, думая о том, что где-то совсем близко в лесной чаще хищники устраивают охоту на людей.