И вновь я убедился, что „Дон Кихот“ самая чудесная книга из всех мною прочитанных художественных книг. Сюжет ее — углубление в идеальное, странствие в идеальном и постоянные столкновения с обыденным. Иногда кажется, что Сервантес — перевоплощение Платона.

И что же, сам Сервантес считал „Дон Кихота“ лучшей своей книгой? Нет. Сервантес, как и Дон Кихот, был непредсказуем. И не оставляет впечатление, что Сервантес все-таки был на службе у Дон Кихота, как и у Его Величества короля».

Валентин исподлобья взглянул на всех.

— Здесь заканчивается первая часть. Далее я расскажу вам про один сон и еще кое-что.

— Хорошо, но прежде все-таки давайте осушим по бокалу, или, лучше сказать, промочим горло, — предложил Аркадий Сергеевич. — Осушим и промочим.

Возражений не последовало, и Борис ловко открыл две бутылки, получалось это у него очень легко, бутылки в его лапах мгновенно выплевывали тугие пробки с жалобным выдохом.

— Наливайте сами, — сказал он.

— Паша, белое или красное? — спросил Аркадий Сергеевич.

И внезапно установилась мертвая тишина. Косточкин ощутил напряжение в воздухе. Санчо как будто дышать перестал и даже убрал свой экзотический синий язык. Косточкин вообще-то предпочел бы текилу.

— Белое, — наконец ответил он.

Борис налил ему белого. Санчо снова задышал, высунув язык. Заскрипели стулья.

— Пока так, без закуски, — сказал хозяин.

Косточкин невольно обратил внимание, кто какое вино пьет. Борис пил красное. Аркадий Сергеевич тоже красное. Часовщик — белое. И Валентин. Хотя в докладе он купил бутылку красной «Изабеллы», Косточкин это запомнил.

Впрочем, какая разница, а? Он никогда об этом не задумывался.

Валентин еще пригубил вина и снова взялся за листки.

— «Учитель литературы и русского языка Борис Григорьевич Степанов, сверкая бодрой лысиной, синея глазами сквозь стекла очков в золотой оправе, искал „Дон Кихота“ в моей старой квартире на Николаева. И отыскал. Это была толстая книга с надписью на зеленоватой бархатистой обложке: „Дон Кихот Космический“. Я был удивлен. „Не может быть. Неужели это не подделка? Неужели автор Сервантес?“ — „Да! Сервантес“, — подтвердил Борис Григорьевич, сияя.

В Борисе Григорьевиче было что-то донкихотское, определенно. В его самоотверженной любви к литературе. Он ставил спектакли, проводя с актерами-школьниками часы после занятий. Уроки его всегда были фееричны, он любил устраивать читки по ролям какого-нибудь произведения и, если ученик подходил к этому творчески, громово смеялся и потирал от удовольствия крупные руки.

В последний день его мучила жажда. У него был рак горла. Бывшая ученица — врач в Москве — предлагала операцию, но Степанов, всегда отличавшийся решительностью, резкостью, выбрал смерть. И он вышел в кухню в очередной раз, чтобы напиться воды, — и рухнул.

Борис Григорьевич, кроме уроков литературы и русского языка, еще вел и уроки астрономии. Ученики по очереди брали телескоп домой — наблюдать Луну, звезды. Так что действительность дня не менее удивительна, чем действительность ночи.

…Телескоп побывал и у меня на улице Николаева. Но луну закрывали облака. Впрочем, я не особенно переживал из-за этого, передо мной разворачивались по-своему фантастические картинки вечерней и ночной жизни окон соседних пятиэтажек. Взгляд с ошеломляющей быстротой проникал в отдаленные окна, в окна уже теряющихся за поворотом улицы домов.

И не проявилось ли это астрономическое обстоятельство в сне о „Дон Кихоте Космическом“?

Жаль, что мне не так много известно о Борисе Григорьевиче Степанове, и я могу здесь только набросать скромный портрет высокого и плечистого, как Платон, учителя в черном костюме с лоснящимися вытертыми рукавами, широколицего, лобастого, с лысиной, в очках на крупном носу, с вызовом и огнем глядящего сквозь стекла на мир, с телескопом в зеленом железном футляре и книгой в другой руке — „Дон Кихот Космический“. Он всегда с кем-то спорил, с учениками, коллегами, и даже когда не спорил, казалось, что доказывает нечто, перечит всему миру. И только теперь мне вполне ясно, что он пытался доказать.

Тут интересен и еще один момент. Аллюзия на Достоевского, говорившего, что на вопрос Творца о том, что же, мол, вы, люди, поняли, он молча показал бы эту книгу — „Дон Кихот“. И значит, это верно и для всей вселенной».

Валентин отпил вина и продолжил:

— «Росинант, или Подкосный Высокоплан», так называется третья часть моих заметок.

Дочка привезла индийские фотографии и рукопись книги о самолетах. Сейчас она на вольных хлебах, и отец подружки, открывший издательство, специализирующееся на выпуске книг о самолетах, снабжает ее рукописями.

Мы слушали рассказ об Индии допоздна, фотографии смотрели часов пять. До этого дочка нам звонила: «Вижу Гималаи!» Ее мечта сбылась. И моя. Я как будто тоже там побывал. Пошли ужинать, и из кухонного окна во двор смотрели как будто с горной площадки, где стоит храм Шивы и пасутся тощие горбатые коровы. Чувство индийской высоты. А в некоторых фотографиях я узнавал свои сны.

Потом я помогал ей в корректорской правке и узнал кое-что любопытное о жителях наших земель.

«Самолет жителя деревни Залазна Кировской области В. Трапезникова „Росинант“ имел цельнодеревянную конструкцию. Он был построен в 1975–1976 гг. Самолет выполнен по схеме подкосный высокоплан.

Самодельный двигатель воздушного охлаждения мощностью 36 л. с., сделанный из двух мотоциклетных моторов „Иж-Планета“, размещался за кабиной пилота. Основные стойки шасси самолета рессорного типа, по концам рессоры были установлены колеса. Хвостовая лыжа — управляемая от педалей. На основные стойки зимой устанавливались лыжи. Размах крыла „Росинанта“ 7,5 м, площадь крыла 8,6 м2. Масса пустого самолета 160 кг, полетная масса 250 кг. Взлетная скорость 55 км/ч, крейсерская 79–90 км/ч.

Испытывал самолет Трапезников в 1976 г. Учился летать конструктор самостоятельно. „Росинант“ летал десять с лишним лет, был прост в управлении и надежен в эксплуатации. Конструктор выводил своего „Росинанта“ из сарая в поле, служившее ему аэродромом, и совершал полеты над окрестностями родного села».

А саратовские мастера построили вообще очень легкий самолетик, который весил 48 кг, оснастили его двумя двигателями от бензопилы «Урал».

Тракторист из Днепропетровской области В. Могилевский построил самолет, но тот не смог подняться в воздух, был слишком тяжел. Могилевский построил второй самолет, без чертежей — и совершил несколько сот полетов. Что ж ему все ползать на своем тракторе по земле, пахать-бороновать ее, матушку. Хочется и в небесные поля сунуться, там пропахать синеву, глянуть на свой дом, как во сне — а на самом деле наяву. Но эта явь, ей-богу, удивительнее любого сна.

Фраза из сообщения о другом летчике-любителе: «Самолет прекрасно взлетал со льда пруда птицефабрики». Наверное, под гогот гусей в клетках. А человека не удержишь.