Дон Кихот живой, его ответы и поступки трудно предвидеть. И чтение этой книги — упоительное занятие.

Начало второй части многообещающее. В разговоре с бакалавром заявлены принципы спонтанной прозы. Легко и просто Сервантес разрешает „проблему осла“, перекладывая вину на „автора“ или печатника, потерявших осла в первой части. И он и не подумал внести исправления. И поступил здесь в соответствии с принципом спонтанности, практикуемой на Дальнем Востоке: мастера керамики, например, не убирали случайный затек краски и оставляли не покрытый глазурью край сосуда — и каждое изделие было неповторимо, даря ощущение свежести.

Итак, Сервантес решительно убирает преграду между литературой и… литературой же: герои узнают, что о них написана книга. Автор добивается нужного эффекта: вторая часть, таким образом, воспринимается уже как наиподлиннейшая действительность. Колоссально, ничего не скажешь. Дух захватывает.

Странно, конечно, что Дон Кихот и Санчо Панса так и не попросили у бакалавра эту книгу, то есть первую часть. И тогда они могли бы ее отредактировать и прокомментировать. Но в этом есть и какая-то опасность — литературщины? Кажется, что так. И герои удовольствовались пересказом книги о своих похождениях.

Но все-таки: Дон Кихот держит в руках „Дон Кихота“? Кошмар и абсурд. Да, очень опасное сближение».

Валентин обвел всех темным глубоким взглядом.

— «…Наступил Новый год, продолжаю чтение „Дон Кихота“.

Щемящее чувство от дурачеств графа и графини, Рыцаря Печального Образа жаль… „Печальный мой Образ!..“ — как восклицал в первой части Санчо… то бишь Панса… хм…

Сервантес сам грезит о волшебстве: если его герои как будто ожили, шагнув со страниц первой части во вторую, где о них слышали, читали, — то вот сейчас они окажутся на пыльных дорогах Испании…

И под впечатлением от этого фокуса великого мастера я не удержался и пошел всем вам известным Маршрутом Эттингера: от Днепровских ворот, в которые въезжал его Ростовского пехотного полка капитан Александр Кайсанов, прибывший за новобранцами в наш город в ноябре одна тысяча семьсот третьего года. И дальше. Зачем? Роман Эттингера мною воспринимался в тот миг как именно первая часть, ну а все, что сейчас происходит — словно бы вторая часть. Согласен, фантазия немного причудливая. Но Сервантес заражает ожиданием волшебства. Так ведь и хочется увидеть замерзающий Днепр того ноября, услышать колокол на деревянной часовне Днепровских ворот с церковью Рождества Богородицы. Услышать колокольчик дорожной кибитки с кучером, денщиком и молодым офицером с кожаной сумкой на груди. Ну и все остальное: дом купца Кубышкина с его супругою Аграфеной Кузьминичной и дочкой Наденькой, дом поручика Зарянова, дядюшки Кайсанова, на Козловской горе…»

— Между прочим, где-то здесь, совсем рядом, — заметил Аркадий Сергеевич, обращаясь к Косточкину.

— «Иногда мне мерещилось, что вот еще шаг — и оно начнется, время Эттингера… Ведь в городе повсюду как бы прорехи времени: дерево, башня, звук колокола — и пожалуйста, вот-вот ты окажешься в конце восемнадцатого века, в преддверии лучшего русского века. Увы!

С горя я купил на Зеленом ручье бутылку красной „Изабеллы“ и в глубоких печальных раздумьях возвращался по сырым холодным улицам домой».

— Это нарушение традиции! — воскликнул Борис. — На Маршруте Эттингера?!

— Шампанское, Боря, дороже, — одернул его часовщик.

— «Да что уж!.. Все это жалкие трюки после магического представления Сервантеса.

Снова — за чтение.

Герцог с герцогиней раздражают. И Сервантес, похоже, исчерпав запас бдительности, потому и ухватывается за этих праздных затейников. Дон Кихот потускнел и все сильнее смахивает на шута. Театральщина…

Впрочем, и в первой части были затейники — те же цирюльник и священник. И это убавляло свежесть, неожиданность. Как-то вредило всему замыслу. Забавнее, интереснее, когда Дон Кихота сразу не распознают, когда в него вглядываются с изумлением и не подыгрывают ему, а противоречат. Но автор слишком к нему привык.

И все-таки Сервантес разомкнул душноватую атмосферу театра: в игру, затеянную герцогом и герцогиней, вклиниваются персонажи самой жизни. Гениальный ход! И сразу не поймешь, что игра, а что нет? Где придуманное герцогом и герцогиней, а где — действительность, так сказать, самого Дон Кихота. Хотя на самом деле — все игра одного актера, мага, нищего идальго Сервантеса, начавшего писать эту вещь в тюряге в Севилье. Угодил туда по недоразумению, он вообще-то после возвращения из алжирского плена работал мытарем, собирал средства для „Армады“, нацелившейся на Англию. Ну что ж, наш Гончаров вообще трудился цензором.

И вдруг Санчо Панса и Дон Кихота нагоняет вторая (подложная) часть романа. Узнав, что там описываются события в Сарагосе, Дон Кихот решает туда не ехать и так посрамить лжеавтора. Да есть ли что-либо подобное в мировой литературе?! Ох! Вот это сюжет!.. Вот это повороты! Да только на одном этом можно было бы выстроить целый роман. Какие возможности! Тема судьбы, выбора, подлинности.

Но автор направляет Дон Кихота в Барселону. И Рыцарь с Оруженосцем впервые увидели море. Роман как бы распахивается всему миру. Реки слов прибежали к устью. Морские страницы яркие, праздничные. А Сарагоса город сухопутный.

Чествование рыцаря и его оруженосца в Барселоне глумливо. Сзади на плащ Дон Кихота прикрепили надпись: Дон Кихот Ламанчский… И это заставляет вспомнить другой город и другую эпоху и другую надпись на табличке».

Часовщик громко и глубоко вздыхает.

— «Вернувшись к себе, Дон Кихот умирает. Но умирает он лишь затем, чтобы воспрепятствовать вору-арагонцу написать продолжение. Похоже, Сервантес собирался писать третью часть. Но признаемся, что это было бы чрезмерно. Хотя расставаться с рыцарем и его оруженосцем грустно. Они магически сильные порождения авторской воли. В этом есть что-то колдовское. Тоска и морок! Как подумаешь, что все это выдумки. Похожие чувства испытываешь и после „Нарцисса и Златоуста“ Гессе. Изумление, бессилие: этот мир — вот он, и в него не проникнешь.

…Но снова фантазируешь: ведь Дон Кихот мог бы отправиться на освобождение лже-Дон Кихота из толедского сумасшедшего дома, куда его упрятал автор подложной версии. Эта цель достойнее празднества в Барселоне. Вот же оно — волшебство: лже-похождения лже-Дон Кихота и лже-Санчо Пансы. И автор подложной второй части — злой волшебник. Он произвел на свет двойника. И Дон Кихот должен был его освободить, испытав всякие приключения.

Только вообразить себе этот захватывающий момент встречи Дон Кихота со своим двойником. Неужели никому в голову не приходило написать об этом? Нет, лучше снять об этом фильм.

…Но автор требовал оставить в покое кости бедного идальго.

И с глубоким сожалением я закрываю великую книгу. С глубоким сожалением и жаром в груди, имя которому — Дон Кихот Ламанчский. А еще и Санчо Панса. То есть — Сервантес.

Нет, все-таки Дон Кихот и Санчо Панса — сами по себе, а Мигель Сервантес сам себе на уме. Вот же, например, Сервантес был ранен в морском сражении. А Дон Кихот увидел море впервые в Барселоне в конце своих странствий. Нет, это разные великие люди.