Природная гордыня не позволяла Блейку допустить мысль, что он может шпионить не из высоких идейных соображений. Возможно, эта же причина десятилетием ранее вытолкнула на поверхность Филби; но, с другой стороны, Блейку не была присуща природная двойственность последнего. «Игра закончилась», — записал он. В последующие дни он все выложил, и в этом признании, не без гордости, своей вины был своего рода катарсис. Но если Блейк полагал, что своей откровенностью заслужит милосердие, то тут он просчитался. Британские власти обрушили на него «самый большой молот из всех возможных».

«Дело Блейка» стало наиболее громким шпионским скандалом со времен дезертирства Берджесса и Маклина, а с точки зрения потерь для разведки — куда более чувствительным. Блейк разоблачил кучу агентов, хотя потом всем доказывал (не слишком убедительно), что на его руках нет крови. После того как на закрытых слушаниях ему предъявили обвинения на основе Официального секретного акта, он был оставлен под стражей и заключен в тюрьму Брикстон до суда. В местные отделения МИ-6 по всему миру были разосланы телеграммы, состоявшие из двух частей. Первая содержала одну фразу: «Имярек является предателем»; вторая после дешифровки давала порядок букв: Д-Ж-О-Р-Д-Ж-Б-Л-Е-Й-К.

Разоблачение очередного шпиона в МИ-6 вызвало в Америке смешанную реакцию. В глазах некоторых ветеранов ЦРУ (включая Билла Харви, первого и самого резкого критика Филби) это стало лишним доказательством некомпетентности и вероломства британской разведки, а вот Джеймс Энглтон заверял Дика Уайта, что «это может случиться с каждым».

Новости об аресте и предстоящем суде над Блейком вызвали оцепенение в бейрутской разведывательной среде, но никто не был настолько глубоко шокирован и встревожен, как Ким Филби. В соответствии с неписаными правилами КГБ соблюдал полную автономность между Блейком и Филби. Эти двое как шпионы никогда не встречались, и первый был завербован не в кембриджской группе. Но из разоблачения Блейка можно было справедливо заключить, что у МИ-6 появились новые источники в советской разведке, и если вычислили одного «крота», то следующим вполне может оказаться Филби.

Меньше чем через месяц после своего признания Блейк оказался на скамье подсудимых в Олд-Бейли[16]. Максимальный срок, который ему грозил за нарушение Официального секретного акта, составлял четырнадцать лет. Однако прокурор выдвинул против него пять отдельных обвинений, относящихся к пяти разным периодам времени. Каков будет приговор, никто не сомневался, а вот срок вызвал в зале оторопь. «Хуже вашего дела трудно себе представить», — сказал судья, после чего определил четырнадцать лет за каждое противоправное действие, а далее постановил, что отбывать осужденный будет три последовательных срока, то есть сорок два года в общей сложности. Приговор напечатали все газеты на первой полосе. Это был самый долгий тюремный срок, когда-либо вынесенный британским судом. Репортеры высказывали фантастические предположения, что Блейк получил по году за каждого им преданного и позже убитого агента. По этой арифметике его должны были приговорить примерно к четыремстам годам за решеткой.

Новости о суровом вердикте для Блейка ошеломили Филби. Он шпионил куда дольше, чем Блейк, и на более высоком уровне, не говоря уже о количестве его жертв. В пятидесятых годах правительство побаивалось устраивать публичный суд за шпионаж; теперь власти, похоже, решились за это преследовать, и преследовать безжалостно. Если Филби поймают и, как в случае с Блейком, доведут дело до приговора, из тюрьмы ему не выйти. Кажется, впервые Филби осознал масштаб грозящей ему опасности.

Журналист Ричард Бистон навестил Филби через несколько дней после суда над Блейком, чтобы узнать, что он обо всем этом думает.

Я зашел к нему на квартиру поздним утром и застал там полный хаос после вчерашней вечеринки: перевернутые предметы мебели, повсюду пустые бутылки и стаканы. Ким выглядел ужасно, страдая от похмелья и невнятно бормоча себе под нос. «Не знаком с Блейком, первый раз о нем услышал, когда его арестовали», — сказал он мне… Ким сильно сдал с тех пор, когда я его видел последний раз. И, вне всякого сомнения, арест Блейка и сверхсуровый приговор предопределили то, что Ким пошел вразнос.

На протяжении десятилетий Филби крепко поддавал, но не терял самоконтроля; отныне же он стал несдержанным и непредсказуемым. К концу вечеринки «Ким начинал задирать и оскорблять гостей, делать выпады против женщин и, случалось, издеваться над хозяйкой». Даже Элеанор, сама любившая выпить, отмечала, что ее муж «перестал веселиться на гулянках». Они публично ссорились, а то и переходили к физическому воздействию: один ужин закончился тем, что супруги принялись швырять друг в друга безделушками с камина на глазах у оторопевших гостей. Если раньше, набравшись, Филби делался болтливым, то теперь нес нечто бессвязное, потом замолкал и, в конце концов, вырубался. Вечеринки заканчивались тем, что он распластывался в отключке на диване, а то и на полу под одеялом, а вокруг продолжалось веселье. Протрезвев, он посылал вчерашним гостям очаровательные записки с извинениями и нередко букеты цветов. «И на следующий день его, как правило, прощали».

Филби всегда гордился тем, что остается мастером шпионского искусства, сколько бы ни выпил. Но тут пошли ошибки. Первое правило шпионажа: избегать повторов. И вот друзья стали замечать, что Филби где-то пропадает каждую среду поздним вечером. Кто-то ему в шутку сказал: «Я все знаю про твои отлучки по средам». У Филби отвисла челюсть. Это были его встречи с Петуховым. Он то и дело отпускал ремарки, выдававшие внутренний страх. Как-то вечером в «Баре Джо» Мойра Бистон спросила у Филби полушутливо, не он ли тот самый Третий. Вместо того чтобы отмахнуться или просто ответить по существу, он схватил ее за кисть с такой силой, что остались синяки на коже, и выпалил: «Знаешь, Мойра, я всегда считал верность друзьям важнее всего остального». Саморазоблачающие слова от человека, последовательно предававшего друзей во имя того, что он считал верностью высшего порядка. «Что бы ты сделала, если бы узнала, что твоего друга ожидает нечто ужасное и только ты можешь ему помочь?» — спросил он ее. Он явно имел в виду свое решение дать наводку Маклину много лет тому назад, но также и свое нынешнее затруднительное положение с перспективой «чего-то ужасного».

В конце августа 1962 года Ким и Элеанор отправились в Иорданию в давно запланированное семейное путешествие. За несколько дней до возвращения он вдруг объявил жене, что должен срочно вернуться в Бейрут, без всяких объяснений. Когда Элеанор приехала домой, свет во всей квартире был выключен, а Филби сидел на темной террасе, совершенно пьяный и безутешный.

— Что с тобой? Что случилось?

— Джеки умерла, — выдавил он из себя.

Их любимица упала с балкона пятого этажа. Элеанор заподозрила, что ливанская служанка, не одобрявшая проживание вонючего дикого зверя в городской квартире, столкнула лису с парапета.

«Ким был безутешен», — написала Элеанор, считавшая скорбь по домашнему питомцу хотя и понятной, но все же «чрезмерной». Николаса Эллиотта тоже удивило и обеспокоило, что Филби «раздавлен» гибелью лисицы, что он страдает до слез: «Не считая потери его отца, это был единственный случай за все годы нашей дружбы, когда я наблюдал открытые проявления эмоций». Филби сдавал на глазах — причиной этого были отчасти скорбь, отчасти страх.