Обида рядовых солдат на свое начальство стала повсеместным явлением. Возникло оно и в войсках СС. Эберхард Баумгарт[448], служащий штаба эсэсовской дивизии "30 января", возвращался с докладом на командный пункт соединения. Однако, к его изумлению, охрана не позволила ему войти в дом. Причина такого поведения часовых стала ему ясна сразу после того, как Баумгарт заглянул в окно. "Я подумал, что все это мне просто мерещится, писал он позднее. — Внутри дома шла другая жизнь. Офицеры в блестящей униформе сидели за одним столом с проститутками. Вокруг звучали музыка, смех, звон бокалов и клубился дым сигарет". Настроение Баумгарта стало еще более мрачным, когда переводчик из поволжских немцев показал ему вырезку из га-юты "Правда". В ней была карикатура с изображением Гитлера, Геринга и Геббельса, устраивающих оргию в рейхсканцелярии. Подпись под ней гласила: "Каждый день немецкие солдаты продлевают нам жизнь".

Вместо нового "чуда-оружия" на фронт поступало нечто архаичное. Так, военнослужащие вермахта и фольксштурмовцы получили гранату под маркой "Фольксхандгранате-45"[449]. Эта "народная ручная граната" представляла собой кусок бетона, в котором находились небольшое количество взрывчатого вещества и детонатор номер восемь. Свидетели отмечают, что эта граната была более опасной для ее обладателя, тем для противника. Одно из подразделений вермахта, занижавшее оборону против ударных частей гвардейской танковой армии противника, получило на вооружение старые французские винтовки, захваченные немцами еще в 1940 году. К каждой из них имелся и боезапас, насчитывавший, однако, много пять патронов. По заведенной традиции, нацисты продолжали именовать части и подразделения, прибывающие на фронт, грозными терминами. Потоком шли "штурмовые отряды", не имевшие на вооружении никакого штурмового оружия, или "роты истребителей танков", снабженные лишь гранатами. Военнослужащим последних ставилась задача незаметно подкрадываться к советским танкам.

Среди всех соединений, находящихся на одерском фронте, наибольший страх перед возможностью оказаться в советском плену испытывали военнослужащие 1-й дивизии так называемой "Русской освободительной армии" генерала Власова. Идея послать дивизию в бой впервые пришла в голову Генриху Гиммлеру. Рейхсфюреру СС пришлось довольно долго убеждать Гитлера в желательности такого шага. Последний отнюдь не горел желанием использовать на фронте части, состоявшие из славян. Генеральный штаб сухопутных войск еще в начале войны предлагал создать украинскую армию в количестве до одного миллиона человек. Однако фюрер наложил вето на этот проект, предупредив, что существует различие между "расой господ и славянами". Окончательный удар по идее использования украинских частей в войсках вермахта нанесла нацистская политика в оккупированных областях Украины, проводимая под руководством Розенберга и гауляйтера Коха.

В начале апреля 1945 года генерал Власов, сопровождаемый связным офицером и переводчиком, прибыл в штаб группы армий "Висла" для встречи с генералом Хейнрици. Очевидцы описывают Власова как худощавого высокого офицера с "умными глазами"[450]. На его бледной коже всегда проступала щетина, даже если он недавно брился. После нескольких оптимистических заявлений Власова относительно состояния дел на фронте Хейнрици в упор спросил русского генерала о том, как будет вести себя в боевой обстановке его недавно сформированное соединение. Немецкие офицеры не на шутку опасались, что "добровольцы" в последний момент не станут стрелять в своих сограждан. Тем более что теперь, под конец войны, у них не могло быть ясного представления, за какие идеалы они сражаются против Красной Армии.

Власов не стал особо лукавить. Он объяснил, что у него был план создания по крайней мере шести, а то и десяти дивизий, состоящих из бывших русских военнопленных. Однако нацистское руководство не воспринимало его всерьез до того момента, пока не стало слишком поздно. Власов отметил также, что вполне сознает угрозу, исходящую от пропаганды противника. Тем не менее он хотел бы, чтобы его солдаты доказали свою преданность в бою — в наступлении на одном из участков одерского фронта.

Генерал Буссе определил для соединения власовцев один из спокойных участков фронта под Эрленхофом, южнее Франкфурта-на-Одере. Разведка советской 33-й армии практически сразу же получила информацию о прибытии на передовую нового подкрепления. Против русских "добровольцев" немедленно была организована пропагандистская работа с помощью громкоговорителей. Наступление власовцев началось 13 апреля. В течение двух с половиной часов 1-я дивизия продвинулась на глубину в полкилометра. Однако огонь советской артиллерии не позволил "добровольцам" достичь сколько-нибудь существенных результатов. Они были прижаты к земле. Видя, что немцы не оказывают им ранее обещанной артиллерийской и авиационной поддержки, командир дивизии генерал Буняченко отдал приказ на отход[451]. Он вывел своих людей из боя, невзирая на все запреты генерала Буссе. Части власовцев потеряли в тот день триста семьдесят человек, включая четырех офицеров. Буссе был настолько разозлен, что немедленно рекомендовал генералу Кребсу зывести дивизию с фронта и разоружить. Боевые средства, недоставленные "добровольцам", по его мнению, должны были найти "лучшее применение"[452]. Со своей стороны, власовцы также затаили обиду на немцев. Они обвиняли их в "оказании артиллерийской поддержки во время наступления. Скорее всего просто никто не предупредил власовцев о том, что немецкие артиллеристы экономят теперь каждый наряд на случай ожидавшегося в ближайшее время больше-то русского наступления.

В течение первых двух недель апреля на одерских плацдармах продолжались боевые столкновения. Советская сторона стремилась расширить их и создать тем самым лучшие возможности для нанесения первого удара. На восточном берегу Одера также велись активные приготовления к наступлению. В общей сложности в интенсивной перегруппировке войск участвовало двадцать восемь советских армий, в их числе и 70-я армия под командованием генерал-полковника Попова. Последнему из-за быстро меняющейся ситуации приходилось отдавать приказы своим корпусам еще до того, как приходило соответствующее распоряжение от вышестоящего начальства.

Некоторым армиям пришлось преодолевать огромные расстояния. Так, согласно советским инструкциям, механизированная колонна могла пройти в день сто пятьдесят километров. Однако 200-я стрелковая дивизия 49-й армии совершила марш в триста пятьдесят восемь километров всего за двадцать пять часов[453]. Как и военнослужащие многих других объединений, бойцы 3-й ударной армии, сражавшиеся в Померании, боялись, что не успеют к началу Берлинской операции. Они опасались, что доберутся до столицы "третьего рейха" лишь тогда, когда солдаты других частей будут возвращаться из поверженного города к себе на родину[454]. Большинство солдат маршала Жукова с нетерпением ждали решающей схватки. Они прекрасно понимали, какую зависть к ним испытывают военнослужащие с других фронтов.