и куска старой простыни. Его чувство к Наденьке и без того было сплошной жалостью; он

жалел ее и за ее вялость, и за капризы, и за то, что просто спит или уходит на работу к каким-

то своим мензуркам, но тут жалость захлестнула его прямо-таки физическим болезненным

приступом. "Ничего, ничего, – успокоил себя потом Николай. – Любовь придет через

ребенка. Разве можно любить ребенка и не любить женщину, которая его родила? Не знаю,

но, кажется, невозможно – это было бы несправедливо".

Наденька, вышедшая вслед за медсестрой, была еще слаба после родов, во время

которых потеряла много крови. Она смотрела на мужа с настороженной улыбкой, пытаясь

заметить, как он примет ребенка – для нее это было очень важно. Женщины в палате

рожавшие уже не впервые, сочувствовали ей, молоденькой, и Наденька пожаловалась им на

свою непростую семейную жизнь, на странного, строгого мужа. "Да кто же он у тебя такой?"

– спросили ее, и Наденька рассказала, что детство у него было нормальное (не то, что у нее).

Служил на море, – кроме воды, за три года ничего не видел – это он сам однажды сказал,

учился в институте на каком-то факультете, но не то бросил его, не то отчислили. Много

книжек прочитал… Женщины, конечно же, рассудили, что бросать Наденьку он не имеет

права, и мудро посоветовали: "Делай так, чтобы он побольше оставался с ребенком".

Оказавшись дома, Наденька все ломала голову над тем, как выполнить этот совет, ведь

ребенок был совсем маленький. Сообразила, когда подошло время купания.

– Я боюсь. Еще сделаю что-нибудь не так, – сказала она.

Николай засучил рукава сам. Держа в ванне на плаву невесомое тельце, завернутое по

всем правилам купания в пеленку, он начал свободной ладонью лить на него воду. Малыш

прислушивался к журчанию, время от времени резко двигая ручкой или ножкой, и Николай

вдруг тихо засмеялся. Наденька отвернулась, смахнула выкатившиеся слезы и высморкалась

в передник. Жизнь казалась ей бесконечной.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Нефтекомбинат, занимающий громадную территорию, был окончанием города.

Родился он двадцать пять лет назад на пустыре, и город сам дотянулся до него улицей,

которую заселили рабочие нефтекомбината, назвав ее, конечно же, улицей Нефтяников.

Одного жителя этой улицы в городе называли главным нефтяником, и когда он умер, то

общее название улицы словно конкретизировалось его именем. Тем человеком был Анатолий

Иванович Куницын, о котором остались воспоминания как о чутком руководителе, сильном

шахматисте, способном музыканте. Но и старое название не пропало, а как бы расширилось

– параллельно и перпендикулярно первой улице пролегли другие, новые, и в результате

образовался новый район, который стал называться Нефтегородком.

В конце осени Бояркины получили квартирку в доме времен первых построек по

улице Куницына. Их сыну, названному по настоянию Наденьки тоже Николаем – Николаем

Николаевичем, должно было исполниться шесть месяцев. В получении квартиры совершенно

неожиданно помог Ларионов.

Как-то летом Николай пригласил его после работы в гости. Когда они были на работе,

шел сильный дождь, и, открыв дверь в сени, Бояркин застыл от удивления: в сенях стояла

вода, в которой плавало все, что могло плавать. Николай разулся и пробрел по холодной воде

в комнату – там было то же самое. Высокий Ларионов, пригнув голову, осмотрел все жилище

с порога.

– Ты извини меня, – сказал ему Бояркин, разведя руками. – В подполье у нас вода еще

бывала, но чтобы столько – это впервые. А жена, наверное, к матери уехала.

– Ты про эту квартирку в цехе кому-нибудь говорил? – спросил Ларионов.

– Да, я встал на очередь…

– В той очереди ты будешь стоять десять лет, если не больше.

Ларионов со злостью покурил и поехал на работу, наказав, чтобы Николай ничего

здесь пока не трогал. Бояркин подождал часа два, но никто не приехал. Он нашел лопату и,

прокопав канаву, выпустил воду из квартиры. Неизвестно, с кем говорил и ссорился обычно

обходительный с начальством Ларионов, но через три дня начальник цеха Мостов спросил у

Николая о его жилищных условиях, а еще через три дня Бояркину вручили два ключика.

Больше всех этой неожиданной победе радовался Ларионов. Он помог переезжать и выпил на

новоселье.

Квартира гостиничного типа состояла из одной вытянутой комнаты, начинавшейся

дверью из общего коридора и кончавшейся окном во двор, из которого за еще одним

порядком домов была видна улица с потоком машин и автобусов. Кухня, туалет и умывалка

(маленькая комнатушка с краном и раковиной) были общими на пять семей.

За ремонт Николай взялся с неохотой – его тоскливая семейная жизнь как бы еще

более узаконилась этой квартирой.

Однажды под вечер, когда он заканчивал белить потолок, в дверь не то постучались,

не то поскреблись, дверь открылась и в комнату сначала заглянула, а потом вошла теща. Уж

кого-кого, но ее-то Бояркин не ждал. Валентина Петровна, нарядно одетая, чем-то неуловимо

похожая в этот раз на лису, с тихой улыбкой стояла перед забрызганным известкой зятем.

Обычно Валентина Петровна заговаривала легко, считая себя способной быстро проникать в

сущность любого человека (особенно быстро по числу и величине звездочек на погонах

распознавала она военных), но теперь стушевалась, наткнувшись на угрюмый взгляд

Бояркина.

После свадьбы дочери было еще несколько событий, потрясших Валентину Петровну.

На новогодней вечеринке у Раисы Петровны она сошлась и стала жить с неким инженером-

холостяком, который через неделю занял у нее шестьсот рублей и смылся. Еще через месяц

Валентина Петровна очень дорого купила на толкучке мех мастерски выделанной черной

кошки, который ей представили как соболя. Людская подлость Валентину Петровну не

потрясла. Потрясла собственная глупость – обмануться на кошке и на мужике! А тут еще

неприятность на работе. Ее молодой джинсовый сотрудник, которого она, можно сказать,

пригрела на своей доброй груди, решил вдруг выступить в городской газете с материалом о

недейственности собственной многотиражки, заявляя, что газета должна быть органом

критики и действия, а не органом умиротворения. Для ознакомления он счел необходимым

показать статью вначале Валентине Петровне, и ей пришлось чуть не на коленях просить не

давать материалу хода.

В результате всего этого Валентине Петровне пришлось обратиться и заводскую

поликлинику к невропатологу. Врач, простукав молоточком ее коленки, успокоил, что она

совершенно нормальна, что, должно быть, просто переработала, что он рекомендует ей

успокоиться в семье – почаще бывать с детьми, понянчить, с внучатками. Врач был

моложавый, симпатичный и вначале Валентина Петровна обиделась за этих "внучаток", но

после поняла, что все