А на следующий день Мурка заболела. Она грустно стояла в сарае, повернувшись задом к двери и ко всему миру, не реагировала на почесывание шеи, плевать хотела на теленка, была крайне грустна, мечтательна глазами и ничего не ела.

Обеспокоенный дядя Миша выволок корову из сарая на солнышко и внимательно обследовал со всех сторон, но ни воспалений, ни укусов не обнаружил. Собственно, он и осматривал Мурку на предмет укусов: все никак не мог забыть видения, в котором дракон зажрал бедную корову.

Оставленная в покое буренка медленно, спотыкаясь на каждом шагу, забрела обратно в сарай, заняла прежнюю позицию и застыла в мечтательной каталепсии.

Тетя Люба, пресытившись наблюдением за мучениями дяди Миши и Мурки, попыталась обоих успокоить и пообещала завтра позвать Бороду для осмотра коровы.

Но назавтра состояние Мурки, а следовательно, и дяди Миши, резко улучшилось. Хотя и довольно своеобразно: корова начала жрать все подряд. Имеется в виду именно «все подряд», ибо дядя Миша утверждал, что видел собственными глазами, как Мурка схавала вместе с травой зазевавшегося грача. И это после ведра вареной рыбы…

Одновременно у Мурки резко прибавились надои молока, так что ее прожорливость на это и списали. И все было прекрасно: Мурка ела, как взвод коров, доилась, как бензоколонка, а дядя Миша разрабатывал новые схемы утилизации молока. Правда, к концу недели у нее здорово раздуло живот, и Бороду все же пришлось позвать.

– Ха! – уверенно заявил Борода, едва увидев Мурку. – Да она у вас беременная! – А на заверения дяди Миши о том, что его Мурка быка год не видела, сказал: – Мой бычок по острову мотается, а дурное дело, оно, знаешь ли, нехитрое! Раз – и все дела. В общем, через пару месяцев…

Борода оказался прав только наполовину. Мурка разродилась через три дня, утром. Беспокоилась она еще с вечера, а когда дядя Миша с тетей Любой посетили ее рано утром, прямо при них произвела на свет продолговатый, туго перевитый венами, белесый мешок с длинной пуповиной. В мешке кто-то дергался, в явных усилиях выбраться наружу, и дядя Миша по безапелляционному совету жены произвел несложную хирургическую операцию.

В проделанный лезвием разрез немедленно, отдуваясь и фыркая, высунулась уродливая плоская голова на длиннющей шее, но дядя Миша, еще не забывший, как выглядел после рождения Чубайс, находящийся здесь же, в сарае, сказал, обращаясь к теленку:

– Вот тебе и братец! Тоже олигархом будет…

Рядом с первой в дыру протиснулась вторая голова и, разрывая стенки плодного яйца, третья. Тетя Люба, никак не прокомментировав происходящее, тихо упала в обморок. Точнее, она не упала, а медленно присела у стены и выключилась. Мурка повернулась, нежно мукнула и принялась вылизывать новорожденного, а дядя Миша потащил тетю Любу из сарая на природу и дальше по дорожке в дом.

Обретя сознание и укрепившись в нем, тетя Люба категорически предложила предать данное произведение Мурки немедленной смерти. Дядя Миша, и сам подумывающий о чем-то подобном, прихватил топор и ушел в сарай. Вернулся он минут через пять, швырнул топор в угол и так охарактеризовал материнский инстинкт Мурки:

– Еще одна пара рогов в животе лично мне совсем ни к чему…

Трехголовый уродец рос не по дням, а по часам, как былинный богатырь, и через пару дней достиг размеров Чубайса. Происходило это не только потому, что он сосал три соска вымени одновременно, но, вероятно, и оттого, что со второго дня самостоятельно перешел на смешанное вскармливание. Под бдительным присмотром Мурки он на заросшем репьями поле в три головы ловил бабочек, кузнечиков, жучков и весело хрумкал ими в тени деревьев.

Дядя Миша долго мучился вопросом, как назвать братца своего теленка. В конце концов, решив, что резать лично башковитого монстра не будет, он, дабы не тревожить лишний раз армию российских олигархов, дал трехголовому уроду весьма традиционное имя – Го-Ры-Ныч. Головы прекрасно реагировали каждая на свое имя, и в общем-то все были довольны. Кроме тети Любы. Дело в том, что Го-Ры-Ныч внимательно следил за тем, чтобы Чубайсу доставалась его доля молока, и доить Мурку после их совместной трапезы стало бесполезно.

На четвертый день Го-Ры-Ныч встретил дядю Мишу радостным:

– С-сдрас-ствуй, па-а-па-а!

Кто другой испугался бы до смерти, а дядя Миша спокойно, с достоинством, поздоровался в ответ и отправился за консультацией на хутор, к Бороде. Там он долго и мучительно пытался начать рассказ о происходящем, но Борода, едва уловив смысл темы, как-то странно оглянулся, затащил дядю Мишу в дом и уже там, чуть ли не на ухо, горячо зашептал:

– Это ничего, Миша! Это здесь случается! Ты только это… Потерпи немного. Хорошо? Через пару недель он улетит. Непременно! И у меня такое бывало… Только смотри, башки ему не руби! Не дай бог! Они потом отрастают злые, мстительные и начинают мясо жрать! А вообще тварь эта – она понятливая, незлобивая…

Сведения о том, что приключившееся не является чем-то из ряда вон выходящим, сразу успокоили дядю Мишу и вселили надежду на благополучный исход. Уже у самой калитки Борода все тем же шепотом сказал:

– Ты вот что… Особо не распространяйся об этом. Ни к чему оно. А за корову свою не беспокойся. Все будет в порядке! Когда они улетают, конечно, душа болит, прямо-таки вдребезги-пополам! Мы же не железные! – Борода как-то горестно вздохнул и повторил: – Все будет в порядке. Он тебе еще рыбу таскать будет…

Насчет рыбы, это Борода как в воду глядел! Как-то утречком, в конце недели, Го-Ры-Ныч первую щуку приволок, попросил выпотрошить и на четыре части поделить – себе и Чубайсу – чтоб, значит, поголовно и без базара. Уяснив, что теленок рыбу не ест, удивился, но настаивать не стал, все слопал сам, на троих.

Дальше – больше. Жерех, судак… Все – отборный крупняк, как на выставке. А уж когда до Го-Ры-Ныча дошло, что осетрина и жирнее, и ловить ее легче, вообще наступило золотое время, потому что от молока Мурки он отказался, а икру осетровую и молоки не ел принципиально. Брезговал. Да и не жаден был. Стоило попросить – уступал самые лучшие куски.

Дядю Мишу он упорно продолжал называть «папа», корову – «Му-мама», а тетю Любу – «Лю-мама». Все возражения тети Любы и попытки дяди Миши переучить Го-Ры-Ныча не принесли плодов и были заброшены.

Днем Го-Ры-Ныч предпочитал спать в ивняке, за картофельным полем, а охотился только ночами. В результате утро у дяди Миши было самым горячим временем суток. Рыбу надо было разделать, разделить, икру – пробить, посолить. За взвешиванием и дележом еды Го-Ры-Ныч всегда следил всеми тремя головами, чтоб все честно было, до «м-мулиметра». Такая вот драконья принципиальность.

Без проблем, конечно, не обошлось. Заявился как-то с утречка участковый с двумя вкуровцами в качестве понятых и пострадавших. Интересовались, не видел ли кто чужих на острове или катера какого, не местного. Постепенно дядя Миша выяснил: ночью по вкуровцам, затаившимся в камышах, с воды саданули из огнемета. Хорошо еще, что никто не пострадал!