Верхотуров хотел что-то сказать, но в этот момент в комнате произошло странное движение. Одна из стен, та, на которой была карта Московской области, вдруг осветилась ярким светом, в стене появилась большая белая дверь, которой раньше там не было, дверь отворилась, и в комнату вошла Глафира. Девушка в черном кожаном комбинезоне эффектно смотрелась в этом ярком белом свете, но после того, как Глафира сделала несколько шагов вперед, свет исчез, исчезла и дверь, и лишь карта Московской области осталась во всем своем географическом совершенстве.

Несколько секунд все молчали, потрясенные увиденным. Первым пришел в себя почему-то Иван Иванович:

– А, Глафира, прекрасно, что вы здесь… Присаживайтесь, пожалуйста, наконец-то мы с вами встретились.

Но Глафира не слушала, а пристально смотрела на фон Дасселя. А он – на нее. Прошло еще несколько секунд, и они бросились друг другу в объятия. Органично и естественно. Так, как это, собственно, и делают влюбленные всего мира. Фон Дассель провел своей огромной рукой по черным волосам девушки и прижал ее голову к своей груди. Глафира прильнула к его груди и почувствовала биение его сердца. Присутствующие в комнате молчали, наверное, целую минуту.

– Человечество погрязло в ненависти, жажде власти и тотальном насилии. И спасти этот мир может только любовь, – торжественно провозгласил Платонов, любуясь Глафирой и фон Дасселем и тем, как они, не говоря ни слова, уже успели сказать друг другу все самое важное, только лишь глядя глаза в глаза.

– Ну и как прикажете эту любовь нам спроецировать на надвигающуюся катастрофу? – спросил Иван Иванович. – А что сказать об апостоле Петре, которого распяли вверх ногами? Он-то, получается, супротив любви вашей пошел, раз с ножом на солдат бросался.

Алексей вообще не слышал того, что говорил Иван Иванович. Юноша выглядел несколько растерянным – ему казалось, что Глафира любит именно его, и тут вдруг – такое неожиданное открытие. Фон Дассель сел на стул, Глафира устроилась у него на колене и, наконец, обратилась к присутствующим:

– Вы, наверное, уже знаете, что существует некие иные сущности, которые живут в каждом человеке, и жизнедеятельность их особенно характерно выражается в человеческих сновидениях?

– Знаем, нам кажется, что речь идет о неком сознании, виртуальном образе, мысли, если хотите, – ответил за всех Иван Иванович.

– Да, – Глафира кивнула, – так, наверное, правильней.

– И если человеческое общество требует постоянной борьбы, стремления к власти и постоянного, сиюминутного поиска какой-то выгоды или комфорта, то это сознание или эти силы просят человека об отречении от суеты, добре и, как венце всего, любви ко всему живому, – продолжил Платонов.

– Они проникают в сознание человека, как правило, во снах, мы это называем «эффектом тантамарески», и программируют человека на выполнение, условно говоря, Божьих заповедей, – продолжил Иван Иванович.

– Которые, кстати, тоже появились именно путем этого программирования, или, как вы называете, благодаря «эффекту тантамарески», – добавила Глафира.

– Что такое «тантамареска»? – поднял голову Верхотуров.

– Ну, это, знаете, такие картины делают, в которых вместо лица овал вырезан, и каждый может свою голову туда приставить, чтобы сфотографироваться? – попытался объяснить Алексей.

– Хм. Кажется, представляю. – Верхотуров посмотрел на Ивана Ивановича. – И что же, эти ваши сущности могут так в любое тело свою голову просунуть?

– Исключительно во время сна, Валерий Константинович. Но вообще-то в любое, – согласился Иван Иванович.

– Библия, Коран, сказки, легенды о злых духах, рассказы о святых, привидениях, ангелах, вещие сны и многое-многое другое из таинственного и непонятного – все это имеет один корень и происходит именно из вот этих вот тантамаресок и человеческих снов, – добавила Глафира, продолжая обнимать фон Дасселя.

– Послушай, милое дитя, – проговорил Верхотуров, – а знаешь ли ты, что эти существа банально паразитируют? Они питаются человеческим гормоном, как его… – Верхотуров щелкнул пальцами, вспоминая.

– Дофамином, – подсказал Сидорчук.

– Да, дофамином. Именно благодаря этому дофамину они существуют в голове человека и не хотят, чтобы этот дофамин превратился в это, как его…

– Адреналин.

– Да, адреналин! И именно поэтому они заинтересованы в том, чтобы не было никаких войн, никаких убийств и никакого угнетения человека человеком.

– А разве это плохо? – осторожно спросил Платонов.

– В том-то и дело, что слишком хорошо. Вот теперь представьте: для них идеальная картина, чтобы все люди лежали в каких-нибудь, не знаю, колбах, постоянно там спали, видели сны и поменьше мыслили! Как вам такая идиллия? Вы сами-то хотите быть такими амебами, пусть и ради великой цели всеобщей любви? – Верхотуров взглянул на смутившегося Платонова.

– Интересный поворот, – пробормотал Иван Иванович.

– Конечно, интересный, – согласился Верхотуров. – Поэтому, я думаю, Петр и решил, что любовь любовью, а человек должен человеком оставаться. Я вообще не удивлюсь, если он сам попросил себе этот крест свой перевернуть.

– А вы знаете, это очень распространенная версия его казни, – кивнул Платонов, – действительно, по многим источникам, он сам попросил перевернуть крест, на котором его распяли.

– То есть человек изначально сильнее, – сказала Глафира.

– Получается, что так, – согласился Платонов.

– Только человек сам может решить для себя, что хорошо, а что плохо, и в связи с этим поступать так, как велит ему его внутренний выбор, – пробормотал Верхотуров.

– Точно, а мерилом этого выбора, в конечном итоге, и становится любовь, – завершил его мысль Платонов.

– Да, это так, – поддержала мысль Глафира, – и счет в этом странном матче всегда равный, любовь все уравновесит.

– Я извиняюсь, что вклиниваюсь в ваши замечательные рассуждения, но время, если не ошибаюсь, конца света, медленно, но неуклонно приближается, – заметил Иван Иванович.

Все посмотрели на часы, лежащие на столе. 01:29:03.

– Теперь, когда мы поняли главное, что все – в наших руках и мы сильнее, нам будет легче со всем справиться. – Глафира уверенно посмотрела на Верхотурова.

– Давайте так. Я сам до конца не верю во все то, что здесь сейчас происходит. Но у нас по документам проходит важный экспонат, который точно играет во всем этом какую-то роль. Я распорядился доставить его сюда. – Верхотуров решительно встал и нажал кнопку, расположенную на обратной стороне крышки стола.

– Валерий Константинович, неужели вы привезли сюда это зеркало? – удивился Иван Иванович. Верхотуров кивнул.

– Коллега, может, объясните, о чем речь? – поинтересовался Платонов.

– Извольте. Речь идет о так называемом зеркале Сталина. Достаточно давно это венецианское зеркало из муранского стекла было подарено кому-то из российских императоров. Зеркало находилось на ближней даче Сталина и однажды открыло портал в какую-то другую эпоху. И по этому порталу в другую эпоху отправился человек, как две капли воды похожий на… – Иван Иванович посмотрел на Верхотурова, а тот едва заметно отрицательно качнул головой, – впрочем, неважно, на кого похожий. Важно, что это зеркало точно является каким-то недостающим элементом в конструкции для проникновения в человеческие сны. Я не рассказывал об этом зеркале Алексею, так как не был уверен в его благонадежности. И не зря, между прочим.