– Прррекратить! Смирно! – рявкнул Верхотуров. Но за несколько секунд неразберихи кто-то успел сильно приложиться ногой к голове плененного, и теперь лицо фон Дасселя было в крови.

Верхотуров сочувственно покачал головой:

– Пленных не бить! Это приказ! Ведите его в бункер. Отбой тревоги.

Фон Дасселя поставили на ноги и повели туда же, куда недавно отвели Алексея.

– Что же дальше-то будет? – спросил Платонов, который во время операции не проронил ни слова, все время стоял за спиной Ивана Ивановича и виновато смотрел на происходящее.

Верхотуров взглянул на него и ответил:

– Сергей Васильевич, в деталях не знаю, но уверен, что все будет хорошо.

Платонов покачал головой и ничего не ответил.

Глафира влетела в Болонью на ревущем мотоцикле в четыре часа утра. Она понимала, что медлить нельзя ни секунды: где-то там, в далекой Москве, на руке у рыжего мальчика Алексея есть часы, на экранчике которых мелькают цифры, безжалостно отмеряя последние секунды жизни человечества.

Она не заметила, а, скорее, почувствовала слежку. Под Флоренцией Глафира на бешеной скорости чуть не влетела в большой грузовик. Но водитель грузовика почему-то не бросился разбираться с сумасшедшей гонщицей и даже ничего не выкрикнул из открытого окна кабины, погрозив кулаком, а поспешно вдавил педаль газа в пол и скрылся в темноте. Глафира физически ощущала чье-то присутствие, понимала, что ее аккуратно «ведут», но никак не могла понять, кто это, где искать этого странного опекуна, поэтому, стараясь не задумываться об этом, лишь быстрее летела по пустынной ночной итальянской автостраде.

Теперь, когда автострада осталась позади и нужно было только обстоятельно разобраться в хитросплетениях центральных болонских улиц, что сделать ночью оказалось не так уж и просто, Глафира почувствовала себя гораздо спокойнее.

Она неслась по пустынным улицам старинного города, изредка притормаживая на крутых поворотах. Путь лежал в центр, к первому в мире Болонскому университету. Только там существовало место под названием «анатомический театр». Так называлась древняя аудитория с лавками для средневековых студентов-медиков и большим столом в центре, на котором преподаватели препарировали трупы, воспитывая знаменитых в будущем врачей. Чтобы попасть в анатомический театр, нужно было войти в небольшой дворик старого университета и подняться по древней лестнице, мрамор которой до невероятного блеска отполирован миллионами ступней, а на потолке изображены тысячи гербов, посвященных отпрыскам благородных фамилий, имевших честь учиться в этих благословенных стенах. Почему-то при мысли об университетской лестнице Глафира почувствовала тревогу, понимая, что там – идеальное место для засады.

Глафира остановила мотоцикл возле огромных дубовых ворот, которые надежно закрывали на ночь вход в университетский дворик. Но стоило ей подойти поближе и легонько толкнуть дубовую громадину, совсем как тогда в Риме, в крипте капуцинов, как дверь бесшумно отворилась, приглашая неведомого смельчака в густую бархатную таинственную темноту.

Девушка проскользнула в открывшийся дверной зев и, аккуратно переступая напружиненными ногами, двинулась по средневековой галерее влево, стараясь не шуметь и осторожно ощупывая шершавую стену у себя за спиной.

Ночная тьма уже потихоньку отпускала Болонью. Когда глаза Глафиры немного привыкли, она различила четкий квадрат внутреннего дворика, освещенный холодным светом луны, игривый, весь в завитушках, шпиль маленькой колокольни с крупным циферблатом часов и двумя колоколами над ними. Острый шпиль колокольни делил круглую луну ровно напополам.

Крупный белый циферблат университетских часов напомнил Глафире одну из философских болонских теорий. Суть теории в том, что время, которое всем кажется таким важным, на самом деле не имеет никакого значения. «А что же тогда имеет значение?» – удивилась когда-то маленькая Глафира, внимательно слушая своего учителя на засекреченном острове венецианской лагуны. «Только любовь!» – тихо ответил тогда Джузеппе Борсолони, покачал головой и многозначительно поднял вверх указательный палец.

«Только любовь!» – ответили сами себе и первые преподаватели Болонского университета, поделив студентов всего на два факультета: на одном учились «юристы», а на другом… «артисты». Они так назывались. И именно среди артистов учились будущие поэты, архитекторы, врачи, художники. Их задачей было сохранять любовь к человеку. Их работа была невозможна без доброты, душевного тепла и возвышенных чувственных порывов – всего того, что не позволяет человеку опуститься до уровня зверя, чтобы им управляли инстинкты – жажда власти, еды и секса. Впрочем, наличие еды и секса – это тоже власть. Так что единственным инстинктом, с которым была призвана бороться любовь, стала жажда власти.

Эту теорию потом основательно развил приехавший в Болонский университет из далекой Голландии Эразм Роттердамский, удивительный мыслитель, перед авторитетом которого в благоговении склонялись все европейские короли и римские папы. Прозванный «князем гуманистов», он написал в Болонье в 1507 году несколько строк о любви, которые сегодня переведены на множество языков мира, растасканы на цитаты и тиражируются в неимоверных масштабах:

Помпезная мраморная лестница юридического факультета белела в углу дворика. Мраморные ступени были широкими и холодными. Когда Глафира большими прыжками миновала первые десять ступеней, на лестнице вдруг вспыхнул свет, и она увидела наверху три мужские фигуры, замотанные в серые плащи. Мужчины стояли в ряд на верхней ступени старинной лестницы, широко расставив ноги, скрестив руки на груди. Они ждали приближения Глафиры так, как охотник ждет жертву. Эти серые плащи Глафира уже хорошо знала, ей не надо было просить нежданных ночных посетителей университета повернуться, для того чтобы констатировать, что сзади на их плащах изображен «петровский крест». Это было очевидно, как и то, что ее старые знакомые – монахи запрещенного ордена Святого Петра из Гаэты – решительно не были похожи на людей, готовых исполнить какую-нибудь Глафирину просьбу.

Понимая, что оказалась в хорошо подготовленной западне, девушка оглянулась и удовлетворительно кивнула, увидев еще четверых монахов в серых плащах, которые подошли к первой ступени лестницы, у которой всего несколько мгновений назад Глафира начинала свой путь наверх, к «анатомическому театру». В руках у «верхних» вдруг оказалась тонкая рыбацкая сеть, которая с легким свистом взвилась над девушкой, чтобы через мгновение лишить ее возможности свободно двигаться.

Но Глафира оказалась готова к такому повороту событий. Выхватив их кармана какой-то блестящий предмет, она ловко, крест-накрест, взмахнула им над собой, и набрасываемая сеть, располосованная на несколько негодных кусков, упала к ее ногам.