6

У выхода из ялтинского музея А. П. Чехова я задержался, разглядывая визитную карточку Бунина, лежащую под стеклом. Печатные буквы «Иван Алексеевич Бунин», а вокруг них летучие строки, написанные от руки: «Для пересылки писем адреса: до 10 мая — Москва, Арбат, Староконюшенный пер. Редакция «Вестника воспитания». После 10 мая Лукьяново Тульской губ.»

Карточка оставлена, должно быть, когда Бунин уезжал из Ялты и не сумел повидаться перед отъездом с Чеховым… Только вот в каком это было году? Хотя неважно… Все равно сейчас август, и ясно, что надобно пересылать письма прямо в Тульскую губернию.

Визитная карточка лежит так, словно сам Бунин и положил ее здесь.

И я хотел уже выйти, но внимание привлекла бумажка, лежащая поверх музейного стекла.

Я перевернул ее.

Это тоже была визитка.

«Иван Петрович Сухотин, главный инженер производственного объединения…»

Я не успел дочитать название объединения. За спиною раздалось сухое покашливание, и я, выронив визитку неведомого мне Ивана Петровича, поспешил выйти…

Что это было? Случайно уронил здесь свою визитку Иван Петрович Сухотин? Быть может, вручил ее понравившейся экскурсоводше, а она позабыла, и карточка так и осталась лежать на музейном стекле.

Хотя почему бы и не оставить главному инженеру свою визитную карточку, побывав в этом доме. Может быть, этому Ивану Петровичу, как и мне, тоже показалось, что он пришел сюда не на экскурсию, а забежал узнать последние новости.

Хотя бы о том, дописан ли Антоном Павловичем рассказ «Студент».

7

Дописан…

Это воистину великий рассказ…

Кто, приближаясь к Светлому Христову Воскресению, не испытывал дивного волнения, когда даже останавливаешься, чтобы перевести дух, осознавая, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь в Гефсиманском саду и во дворе первосвященника, по-прежнему составляются главным и не кончающимся переживанием всей человеческой истории…

Всего на нескольких страничках удалось А. П. Чехову рассказать о том, что испытывали бесчисленные миллионы людей, живших до него, о том, что будут испытывать бесчисленные миллионы людей, которым предстоит жить после нас, приготовляясь к Празднику Праздников — Православной Пасхе, когда, как сказано в стихотворении Якова Полонского:

Третья весть была необычайна:

Бог воскрес, и смерть побеждена!

Эту весть победную примчала

Богом воскрешенная весна…

И кругом леса зазеленели,

И теплом дохнула грудь земли,

И внимая трелям соловьиным,

Ландыши и розы зацвели.

На Валааме с первого дня начали жить по военному распорядку: безжалостно ранняя побудка под звуки горна, физзарядка в трусах в любую погоду, подъем военно-морского флага… Однако стоило предоставить учащимся свободное время, как они нам преподнесли сюрпризы, — мы явно недооценили потенциал своих подопечных. Мальчишки разбредались по острову, лазали по утесам, забирались в многочисленные скиты и сохранившиеся после войны с белофиннами доты, приволакивали в лагерь разнообразную церковную утварь, гильзы и прочие «сувениры».

Г. Эндзелин [1]

— Не знаю, как и назвать то, что я видел тут… — проговорил мой собеседник, пожилой, довольно представительный мужчина. — Я и сейчас себя верующим человеком не считаю, а тогда и вообще не задумывался об этих вещах… Но вот что было… Приезжал я тогда на Валаам по командировочным делам… Больше десяти лет с тех пор прошло… Монастыря тогда еще не было, только музей…

Управившись с делами, я отправился вечером осмотреть природу и местные достопримечательности. Забрел, конечно, и на территорию самого монастыря. Долго бродил здесь, пока не столкнулся со своим соседом по гостиничному номеру. Сосед у меня хороший мужик был, только уж очень страшный. Все лицо — в чудовищных шрамах. И днем на него смотреть нелегко, а тут, в сумерках, среди сырости храма — просто как током меня ударило. Отшатнулся даже.

— О, Господи! — говорю. — Извините, пожалуйста…

Но сосед не обиделся.

— Не берите в голову, — говорит. — Другие в обморок падали, бывало.

— Где это вас? На Невском пятачке, вы говорили?

— Можно сказать, что на Невском пятачке…

— Простите… А почему так неопределенно?

— Потому что, если разобраться, то раньше это произошло. Еще здесь, на Валааме…

— Как это? — спросил я. — Ничего не понимаю…

— Это верно… — сказал сосед. — Понять тут действительно ничего невозможно. Я ведь, дорогой товарищ, в морской школе учился. Как взяли мы Валаам у финнов, монахи сбежали, а в монастыре казармы сделали, и нас сюда на практику привозили… И все как положено было. Учеба… Строевая подготовка… Политзанятия… Еще комиссар, его Исаак Львовичем почему-то звали, на атеистическую подготовку нас водил. Выдаст каждому по кошке… Это такая проволока на швабру намотанная, и ведет в храм. Лики святых со стен сдирать. А нам что? Мы же краснофлотцы будущие! Так шаркаем по стенам швабрами, что до кирпича побелку сдираем.

И вот однажды привел нас Исаак Львович сюда.

— По свя-ятым разойдись! — командует. — Приступить к уничтожению!

Мне преподобные Сергий и Герман достались.

Я кошку в руки взял, проверил — хорошо ли проволока держится, потом преподобных оглядел, прикидывая, откуда ловчей к уничтожению приступить.

И вот тут, понимаешь, с глазами Сергия встретился…

Смотрит он на меня как будто живой. И главное, без страха смотрит, а задумчиво так, словно высмотреть пытаясь, что я за человек. И я…

Ты понимаешь, я и сам как будто не на него, а на себя смотрю… И тоже сообразить пытаюсь, что я за человек…

Сколько я простоял так, не знаю. Тут комиссар, Исаак Львович, ко мне подлетает.

— Юнга Иванов!!! — кричит. — В чем дело?

— Не знаю, — говорю, — Исаак Львович… Чего-то странно мне.

— Странно?! — закричал комиссар. — А ну, швабру в руки, юнга Иванов! Выполнять приказ! Предрассудок уничтожить!!!

Он кричит так, а изо рта слюна прямо в лицо мне летит. И такая слюна жгучая у него, что кожу палит…

Я уже и не понимаю ничего. Словно столбняк напал. Но швабру поднимаю и медленно так железной проволокой по лику преподобного провожу…

А потом уж и не знаю, что со мной было. Очнулся в постели…