Самохвалова вдруг заплакала скупо, по-мужски, от бессилия перед жизненными обстоятельствами. Уселась на скамейку, сжав колени под юбкой цвета морской волны, достала платок и начала промокать им сухие глаза и кусать, кусать, кусать его. И ни звука, ни слезинки. Вот это женщина, удивился Цветаев, не хотел бы я быть её врагом.

Опять тот же сквер и та же скамейка, только Самохвалова, как все не накрашенные блондинки, выглядела блеклой молью. По утрам они никакие, отметил Цветаев, никуда не годятся, им нужно полтора килограмма краски, чтобы привести себя в порядок, не то что брюнеткам, которые всегда в форме, и подумал о своей Наташке, глаза которой призывали его к прошлому, которое с каждым днём удалялось всё дальше и дальше, и от этого на душе становилось тяжелее и тяжелее, и он понимал, что проигрывает в ожидании и что надо предпринимать что-то кардинальное.

— При чём здесь Орлов? — спросила она немного брезгливо.

И Цветаев сообразил, что шансы у Герки вернуть Самохвалову даже не нулевые, а в отрицательной степени. Это и коню понятно: с такой внешностью женщину не привадишь, хотя они и бывшая жена.

— Я не знаю, тебе виднее, — сказал он равнодушным тоном, чтобы она только от него отстала.

Какое мне дело до её мужиков и её треволнений? — подумал он, испытывая холодное чувство превосходства и радуясь тому, что не зависит от красивой женщины.

— Ты ничего не понимаешь! — вскипела она ещё раз, с не меньшей ярость, чем прежде.

И у него возник соблазн воспользоваться её слабостью и узнать всё, всё, всё, о чём только догадывался, о том, о чём даже она сама не знала, но могла узнать, заглянув в себя, однако благородно промолчал, давая понять, что его не интересует её тайны.

Впрочем, его благородство не произвело на её никакого впечатления. Она вообще не оценила в нём мужчину.

— Ты ничего не понимаешь! — повторила она на тон выше и приказала: — Сядь!

Он с любопытством подчинился, занял место напротив и приготовился внимать, но так, чтобы она не сумела воспользоваться коготками в кровавом лаке.

— Я могу на тебя положиться?..

От удивления он едва не упал со скамейки на песчаную дорожку: представил, сколько усилий стоила ей эта даже не странная, а неуместная просьба, вовсе не мстя за школьные годы, когда Ирина Самохвалова была надменно-величественна и попросту не замечал его существования. Бывает у женщин такая защита. Только с годами они её растрачивают по причине того, что мужчин рядом с ними становятся всё меньше и меньше, к тому же они и все поголовно, к сожалению, умнеют и умнеют, не позволяя сесть себе на шею и болтать ножками.

— Вполне, — ответил он и дал ей шанс снизойти, встать с ним на одну доску и даже решил посмотреть, что из этого выйдет.

— Да… Тоша так и сказал, ты не предатель.

— Он обсуждал с тобой эту тему? — удивился Цветаев и подумал, что в таком случае Пророк круглый дурак: кто же доверяется жене в таких вопросах? Хранить от своих секреты, а жене — выбалтывать, содрогаясь в оргазме! Интересно, как далеко он зашёл?

— А с кем ещё обсуждать? — удивилась она вполне естественно, говоря тем самым, что имеет над мужем неоспоримую власть.

— Антон тебя любит, — брякнул он, не подумав, что это может только раздражать её, хотя ясно, что проблемы Пророка с женой вылились в абсолютную форму доверительности. Было отчего насторожиться. Что знаю двое, то знает и свинья. Кажется, это поговорка Пророка.

Даже со своей Наташкой я бы не стал обсуждать рабочие моменты, подумал Цветаев и наконец разглядел, что глаза у Самохваловой красные, с припухшими веками, и понял, что она проплакала, а точнее, прорыдала всю ночь и теперь у неё просто нет сил даже на маленький спектакль, до которых она была большая охотница.

— Тоша — это не то, что ты думаешь, — и вдруг вспыхнула она, словно мак.

Не хочет показать, что крутит Антоном, решил Цветаев и рассердился из-за мужской солидарности, хотя ему сделалось противно.

— Я ничего не думаю, — ответил он благородно и даже поднялся, чтобы уйти и перестать её мучить и себя заодно. — И я не хочу продолжать этот разговор.

— Зато я хочу! — отрезала она и дёрнула его за руку: — Сядь! — посмотрела снизу вверх, не воспользовалась своим преимуществом в росте, не унизила, как обычно, а просяще добавила: — Мне не с кем больше поговорить!

Он плюхнулся с таким ощущением, словно был хрустальным бокалом, боящимся резких ударов и через силу приготовился выслушивать её откровения.

— Я его не люблю! — призналась она с таким темпераментом, словно делала заявление для печати и добавила, гневно сверкнув глазами: — Давно…

— Кого?.. — с вялым изумлением уточнил Цветаев, хотя, конечно, знал ответ, но надо было соблюсти условия мелодрамы и перетерпеть все её коллизии, чтобы не вляпаться в сентиментальность и жалость, в то, что пыталась вызвать в нём Ирина Самохвалова.

— Кубинского! Кого ещё! — сказала она с упрёком к его недогадливости.

— А я думал, Орлова, — тупо заметил он, отгораживаясь от неё таким образом мужской солидарностью.

— И Орлова тоже! — добавила она так, как будто оглашала список отвергнутых претендентов на своё измученное сердце.

А что если о некоторых вещах тебе не надо знать, догадался он? Что если ты потом пожалеешь? Жил себе беззаботно, а потом возьмёшь и пожалеешь. Может, стоит остановиться? Встать и уйти? Это маленькое открытие удивило его. Он всегда думал, что люди должны быть честными перед самим собой и перед друг другом. Здесь же всё наоборот, вывернуто наизнанку. Вот поэтому я мучаюсь всю жизнь, решил он, даю всем шанс, а они не понимают. Наташка только понимает.

— Зачем тогда всё это?.. — опять же вяло удивился он.

«Зачем ты вслед за ним приехала, зачем встречаетесь?» — хотел спросить он, но не спросил, пожалел, она и так сказала всё, что хотела сказать, даже больше того, что требовалось.

— Я здесь не из-за него, — сказала она так, словно бросилась в холодную реку.

— Ну?.. — снисходительно подтолкнул он её.

— А… а… а… — на мгновение закрыла глаза, — из-за Лёшки. Теперь ты всё знаешь! — выкрикнула с ненавистью.

Ах, вон оно что, подумал Цветаев. И перед его внутренним взором возник Лёха Бирсан с окровавленными руками, а позади него — бандерлог с женской головой в руке. Вот почему он предал Антона — из-за Ирки, сообразил он и посмотрел на её с ненавистью.

— А почему честно не развелась с Пророком?! — спросил он вполне естественно, но нотки гнева удивили её, хотя, конечно же, она ничего не поняла, потому что кипела сама, как вулкан.

— Потому что тогда надо было объяснить ему такие вещи, о которых он не должен был знать! — Она снова в ярости взглянула на него, и в её взгляде можно было прочитать: «Что же ты за бестолочь такая!»

— Лёха расспрашивал у тебя о нас? — спросил он с укором, понимая, что даже при данных обстоятельствах спрашивать такое подло, всё равно что без спроса заглядывать в чужую душу.