Дверь отворилась, и в палату скромно вошла мякинская супруга.

— Мякиша, здравствуй, — сказала она грустно и положила на постель пакет с гостинцами. — Прости, что поздно. На службе задержали. Никак раньше не вырваться.

Мякин в знак понимания кивнул. Супруга, указывая на пакет, продолжила:

— Здесь вкусненькое, как ты любишь. Я говорила с доктором. Он обещал тебя продержать здесь ещё несколько недель.

— Я знаю, — угрюмо ответил Мякин.

Супруга замолчала, присела на стул и спросила:

— А как ты сам-то себя чувствуешь? Сон восстановился?

— Восстановился, — ответил Мякин.

— Вот и хорошо, вот и хорошо, — произнесла супруга и добавила:

— Вернёшься домой… — она, наверное, хотела сказать «скоро», но не решилась и сменила тему: — Встретила вашу фифу на выходе. Она что, тебя посетила?

Мякин немного поморщился, но, с усилием сдержав равнодушный вид, соврал:

— Нет, у меня никого не было.

— Ну да, никого, — согласилась супруга. — Приходила к кому-то другому.

— Может быть, — произнёс Мякин и просто по привычке спросил:

— Как дети?

— Всё хорошо, — так же привычно ответила супруга и, видимо, понимая, что разговор не получается, спросила: — А какие процедуры тебе делают?

Мякин неохотно перечислил всё, что с ним произошло за эти дни.

— Вот видишь, — отреагировала супруга. — Лечат же, и сон восстановился.

— Да, — сухо подтвердил Мякин.

— Я пойду? — тихо произнесла супруга, — а то ещё домой не забегала.

— Да, конечно, — согласился Мякин.

— Поправляйся, Мякиша, — услышал он напоследок.

Супруга чмокнула его в щёку и тихонько, как и вошла, исчезла. Мякин снова остался один. Он достал мешок с одеждой, что принесла ему Раиса, и теперь уже не спеша пересмотрел всё своё походное снаряжение.

«Молодец Раиса! — подумал Мякин заканчивая ревизию мешка. — Даже тёплые носки положила».

Принесли ужин. Мякин машинально употребил вечернюю еду, заглянул в принесённый супругой пакет, выбрал несколько конфет и продолжил чтение:

«Он вспомнил тот страшный день. Это событие снова, уже не в первый раз, возникло в его голове. Сколько лет он пытался забыть, стереть из памяти этот случай! Уже прошло немало времени, уже он давно стал не тем молодым человеком, который стремился к совершенству, он уже более десяти лет вступил в тот солидный возраст, который должны уважать окружающие, но этот случай вновь и вновь, словно наяву, вставал перед его глазами».

«Ну, вот и вредный для здоровья текст», — подумал Мякин и обратил внимание, что осталось прочесть всего страничку текста.

Он отложил книгу, встал и сделал несколько физкультурных движений: помахал руками, пару раз присел и прошёлся по палате. В палату заглянула дежурная медсестра.

— Это вам. — Она протянула Мякину старую, потрёпанную книжечку. — Это доктор велел, — добавила она.

Мякин взял книжечку и вслух прочёл название. Это была та, обещанная книга про одинокого на острове.

— Спасибо, — ответил Мякин и подумал: «Сколько же народищу это прочло! Так затрепали сие чтиво!»

Он открыл первую страницу и прочёл: «С самого раннего детства я больше всего на свете любил море».

Мякин вспомнил соседа:

— Жаль, Адмирал ушёл. Интересно было бы узнать: может быть, именно после прочтения этой книги ему захотелось стать моряком?

Мякин положил старую книжку рядом со своей и несколько минут размышлял, как поступить: сначала дочитать свою, или… Затем выключил большой свет, лёг на постель и незаметно для себя задремал. Проспал он, пожалуй, не больше часа. По крайней мере, взглянув на часы, он убедился, что нет ещё и двенадцати. Он долго лежал и разглядывал тени на потолке, попытался вспомнить, что же ему приснилось за этот короткий промежуток времени. Вспоминалось плохо, только отрывки серых картинок: то какое-то волосатое существо, одиноко стоящее у старого дома, то чисто выбритая плоская физиономия сменяли друг друга. Мякин закрыл глаза и снова уснул, и приснился ему строгий инвалид с худощавым лицом. Инвалид, скрипя ремнями протеза, быстро приближался к Мякину, а Мякин никак не мог сообразить, что ему делать.

Проснулся он среди ночи, включил настольную лампу и решил дочитать эту последнюю страничку своей книги:

«Он стоял на траве примерно в том же месте, где когда-то располагался длинный, тёмный коридор, и вспоминал, как инвалид в чёрных помятых трусах и застиранной майке стоял прижавшись к стене и тщетно пытался собрать с пола одежду, которая, сопровождаемая криками, вылетала из его комнаты. Кричала его пухленькая жена:

— Вот всё, что нажил! Забирай! Забирай! Иди к своей Доре, кобель одноногий!

Когда из комнаты вылетел протез, инвалид поймал его, прижал к груди и с нескрываемым испугом огляделся вокруг. Он кое-как приладил протез к короткой культе и постарался надеть тёмные брюки, и только когда ему удалось просунуть протез в одну брючину, он взглянул на стоявшего невдалеке мальчишку. Парнишка с искажённым от испуга лицом и широко раскрытыми глазами, не двигаясь, наблюдал за инвалидом.

— Не боись, — пересиливая испуг, произнёс инвалид и постарался изо всех сил улыбнуться. Улыбка получилась кривая и совсем невесёлая.

Инвалид кое-как сгрёб всё, что валялось на полу, в охапку и постучал в дверь напротив своей комнаты. Дверь отворилась, и на пороге появилась учительница. Увидев нелепую фигуру инвалида, она всплеснула руками, а затем, прижавшись лбом к косяку, тихо заплакала. Инвалид спросил:

— Примешь?

Учительница оторвалась от косяка, посторонилась, уступая дорогу инвалиду, испуганно огляделась и быстро закрыла за собой дверь.

Он долго стоял в коридоре, с трудом сознавая, что произошло страшное событие, которое сулило ему большие и неприятные изменения. Он остался с матерью один и, когда мальчишки кричали вслед учительнице: “Дора, Дора — помидора!”, уходил от всех, прятался за сарайчиками и плакал.

Он ещё некоторое время постоял у старой сосны. Потрогал тёплую кору и решил больше никогда не возвращаться сюда. Грустно улыбнувшись своим воспоминаниям, он почувствовал, что в этот раз это будет его последнее свидание с детством.

— Последнее, — повторил он вслух. Глубоко вздохнул и решительно зашагал в сторону автострады, по которой сплошным потоком машины двигались к центру».

Мякин закрыл книгу, разделся и выключил свет. Остаток ночи он крепко спал.

Либертория

Языки пламени быстро пожирали деревянные обрезки от ящиков и прочего хлама. Небольшой костёр то разгорался, то затихал до получения очередной порции горючего. Красножёлтые струйки сначала нехотя облизывали обрезок доски, появлялся белый дым — признак сильного разогрева слегка влажной древесины, — а затем огонь наступал и властвовал до тех пор, пока доска не обугливалась, постепенно чернела, превращаясь в ярко-красные угли.

Огнём управлял небритый. Он с закрытыми глазами неподвижно сидел рядом с костром и, как только пламя угасало, разделавшись с деревянной жертвой, открывал глаза и