Используя скальпель и пинцет, Кингсли залез в рану, глубоко проникнув под кожу покойного, и вытащил искомый предмет. После этого он промыл пулю и поднялся с ней наверх, где было светлее. Там при помощи лупы сержанта он сравнил ее с пулей, которую достал предыдущей ночью из тела немецкого повара.

— Боже мой, — произнес он через некоторое время, — я думал, что мне понадобится микроскоп, но все ясно как день.

— Что такое, сэр? — спросил сержант.

— Стволы разные, сержант. Они отличаются не сильно, но достаточно, чтобы оставлять свою уникальную роспись на каждой выпущенной пуле. Эти две были выпущены из разных пистолетов.

— Нет, сэр!

— Да, сэр! Револьвер, который был найден у рядового Хопкинса и из которого была выпущена эта, — сказал Кингсли, показав пулю, добытую им в окопе, — не имеет ничего общего с этой пулей, убившей виконта Аберкромби. Это, и только это, доказывает невиновность рядового Хопкинса, потому что он был арестован на основании единственного факта владения револьвером Аберкромби. Сержант, вы должны его освободить.

В тот вечер, несмотря на предыдущую бессонную ночь, Кингсли вернулся в окопы. Теперь он не чувствовал потребности во сне; тайна начала приоткрываться, и Кингсли пустился по следу.

Пробираясь по залитым водой доскам, системе коммуникаций Ипрского выступа, он увидел, как шедший перед ним солдат, согнувшийся под мотком колючей проволоки, оступился и утонул. Исчез и задохнулся, и все в одну секунду. Кингсли понимал, что не сможет ему помочь, он успел только отметить этот ужасный пример непредсказуемой жестокости войны.

Наконец дорога из досок закончилась, и Кингсли спустился в окопы, пробираясь по узким переходам к передовой британского фронта.

— Эй, там! Ребята! — крикнул он группе рядовых, которые несли завтрак, свежую воду и ром для скрючившихся под брустверами солдат перед боем. — Рота «С». Где я могу найти роту «С»?

Кто-то махнул ему рукой, чтобы шел прямо, другие только пожали плечами. Некоторые сделали вид, что не слышат, а кто-то действительно не слышал, так как заградительный артобстрел грохотал вовсю.

— Я должен найти парня по имени Маккрун. Рядовой Маккрун. — Кингсли пытался перекричать шум дождя и грохот орудий.

— А нам какое дело? — крикнули ему в ответ.

Чем мог пригрозить им Кингсли, что было бы страшнее приговора, который уже был вынесен десяткам тысяч солдат, бегающим и прячущимся в воронках? Солдатам, которым вскоре предстояло подняться из этой грязи и в заданном порядке проследовать навстречу немецким пулеметам? Погоны Кингсли были здесь бессильны. Он был один, а солдат, который ответил ему с таким презрением, сидел здесь со своими товарищами. Перед рассветом было темно, яростно хлестал дождь, грязь и вода стояли по пояс, и грохот тысяч пушек был невыносимый. Никому не было дела до полицейского, который забрел слишком близко к месту, где стреляли на полном серьезе.

К тому же, подумал Кингсли, пробираясь мимо них, солдат был прав. Кому, черт возьми, какое дело? Зачем охотиться за одним человеком во время этой ужасной войны? Особенно в такое утро, как это, когда на Ипрском выступе снова начиналось наступление. Через пару часов большинство из этих солдат будут мертвы. Никого не волновало, что ему нужно найти человека по фамилии Маккрун, и Кингсли знал, что и его это не должно волновать. Но все было не так: какое-то непонятное чувство долга толкало его вперед, и поэтому он пробирался, порой по грудь в воде, по сети вонючих и смрадных каналов, составляющих систему коммуникаций британской передовой.

Путь был неимоверно трудный, но расстояния стали меньше, и вскоре Кингсли оказался в передовом окопе. Линия фронта представляла собой тонкую полоску грязи и колючей проволоки, а за ними была Германская империя. Так было во время Первой битвы при Ипре и во время Второй и снова повторялось во время Третьей. В этом ужасном месте ничего не менялось годами. Снаряды теперь взрывались прямо у передовой, перетряхивая кости солдат, погибших в предыдущей битве и в битве до нее.

Какой-то остряк написал на доске: «Гриль-бар Савой».

— Маккрун! — крикнул Кингсли. — Рядовой Маккрун!

Продираясь вперед и обходя солдат, он всматривался в их лица. Он знал, что отряд Маккруна где-то здесь, у него было представление о том, как выглядит нужный ему человек, но проходили минуты, а он его не видел. Все солдаты выглядели одинаково: вымазанные в грязи, с горящей папиросой между зубов, с порцией рома в руке, все замерли в ожидании, у всех с касок капает вода. На их лицах застыло что-то среднее между восторгом и ужасом.

— Пять минут, — крикнул офицер. — Шесть штыков.

Даже разрывы снарядов не смогли заглушить скрежет стали вынимаемых штыков.

— Помните, парни, — сказал старшина отряда, — колите не слишком глубоко. Не стоит тратить хорошую сталь на немца. Три дюйма — больше не надо, в шею или в грудь, а потом вытаскивайте и ищите следующего.

— Рота «С»? Это рота «С»? — обратился Кингсли к старшине.

— Да, это мы, сэр. Вы пришли арестовать немцев?

Сидящие вокруг заулыбались и подняли кружки с ромом. Хороший старшина мог одной своей твердостью превратить нервных мальчишек в героев.

— Я ищу солдата по фамилии Маккрун, — крикнул Кингсли.

— При всем уважении, сэр, осталось меньше пяти минут. Думаю, вам нужно поискать его в другой раз.

— В другой раз может быть слишком поздно!

— Сэр, сейчас мы пойдем в наступление. Здесь не место людям, которые не идут с нами. Даже военным полицейским. Так что, сэр, предлагаю вам уйти или взять оружие и помочь нам.

Окружающие радостно его поддержали.

— Старшина, это вопрос жизни и смерти!

Старшина засмеялся. Стоящие рядом с ним солдаты — тоже.

— Слышали, парни? Офицер говорит, что это вопрос жизни и смерти, а я-то думал, что делаю что-то важное.

Кингсли оставил их и пошел дальше по окопу, пробираясь мимо солдат, у каждого из которых теперь к концу ружья были прикручены восемнадцать дюймов стали, блестевшей в серых предрассветных сумерках.

— Маккрун, мне нужен рядовой Маккрун! — кричал Кингсли и вдруг услышал собственный голос, потому что грохот орудий внезапно прекратился. Так происходит в метро, когда человек начинает говорить громче, чтобы перекричать гул, затем поезд останавливается, а человек все еще кричит.

Многие головы сразу повернулись к Кингсли.

— Да? — ответил один солдат, поднимая взгляд от своей сигареты.

— ОДНА МИНУТА! — крикнул офицер, глядя на часы, словно на их циферблате сосредоточился весь мир — а для него это, несомненно, так и было.

Какой-то солдат шагнул вперед:

— Я Маккрун. Кто вы?

— Мне нужно с вами говорить. Идемте со мной.