— У вас посетитель, — заявила хозяйка. — Она сказала, что подождет в вашей комнате.

Кингсли продрог, промок и невероятно устал, и все же при этих словах его захлестнула волна возбуждения. Во Франции и Бельгии он знал только одну женщину, и только одна женщина знала его.

Медсестра Китти Муррей.

Кингсли поднялся наверх и открыл дверь. Она сидела на его кровати и читала принесенные с собой документы.

— Боже, — сказала она, поднимая на него взгляд. — Ну у тебя и видок, должна сказать.

— Здравствуй, Китти, — ответил Кингсли и понял, что он очень рад ее видеть.

— А я-то думала, что, когда бы придешь, я брошусь к тебе и поцелую, захочешь ты этого или нет, но, боюсь, я этого делать не стану. На мне моя самая нарядная блузка, а ты выглядишь так, словно только что вылез из какой-то грязной дыры.

— Так и было.

Блузка и правда была нарядная. Шелковая, с призывно распахнутым воротом. И улыбалась Китти очень мило. Он пожалел, что она его не поцеловала.

— Где ты был? — спросила она. — Когда я вернулась вчера, я услышала, что ты в замке трупы выкапывал. Я пришла за тобой сюда и прождала до девяти часов, но ты так и не появился.

— Я был занят поисками свидетеля. А зачем ты меня искала?

— А ты разве не рад?

— Очень рад. Мне просто интересно.

— Ну, вообще-то у меня есть достойный повод. Сообщение от сержанта военной полиции. Должна сказать, в этот раз он был гораздо милее.

— Он передал тебе сообщение для меня?

— Ну разумеется, он хотел его сам доставить, но тебя не было, и ему не хотелось ждать тебя весь день, поэтому он попросил меня. Представляешь, как мне повезло? Он велел передать тебе, что данных на полковника Уиллоу в штабе нет.

— Да, все как я и думал.

— Мне это все кажется жутким и зловещим. Какого свидетеля ты преследовал?

— Солдата, Маккруна.

— А-а, друга Хопкинса, большевика.

— Верно. Я полез за ним через бруствер. Должен сказать, были у меня погони и полегче.

— Ты участвовал в битве за Пасхендале? — спросила она, широко раскрыв глаза от удивления и, как показалось Кингсли, от волнения.

— Да.

— Ух ты, да ты себя совсем не щадишь. Я слышала, мы понесли страшные потери.

— Да, это так.

— Что ж, капитан, тебе лучше раздеться.

— Раздеться?

— Да, и побыстрее, пожалуйста. Только посмотри, ты весь трясешься, а мы стоим и болтаем. Если не поторопишься, то можешь простудиться. Так что давай, быстро, быстро. Я принесу воды.

Сестра Муррей вышла из комнаты, а Кингсли начал раздеваться. Его и правда трясло, и у него не было ни малейших сил для светских приличий. Когда Муррей вернулась с полотенцами и тазом горячей воды, он стоял в одном мокром и грязном нижнем белье.

— Полностью раздевайся, капитан. Кальсоны твои все мокрые и к тому же выглядят так, словно сами по себе могут отправиться на фронт. Фу-уу. И воняют они тоже премило. Быстро! Давай же, не стесняйся, я ведь как-никак медсестра.

Немного смущаясь, он выполнил приказ. Сестра Муррей окунула полотенце в горячую воду и стала обтирать его. Кингсли, за последнее время чего только не натерпевшийся, просто поверить не мог, что за ним ухаживает такая ловкая и очаровательная молодая женщина. Он закрыл глаза и поддался непривычно нежным ощущениям, но ее слова заставили его очнуться.

— Черт возьми. Вот это размерчик, а? — воскликнула она без всякого смущения, ловкими привычными движениями обмывая его член. Кингсли не знал, что на это ответить. — Да, при свете дня эта штука выглядит просто страшно. Я что, правда взяла его в рот?

— Угу…

— Боже. Наверное, я заслужила медаль!

— Китти, не думаю, что когда-либо, за всю свою жизнь, я встречал такую откровенную девушку, как ты.

— Женщину, капитан. Мне двадцать два, и я женщина. Называя нас девушками, мужчины нарочно принижают статус женщины и нашу роль и одновременно поддерживают свой якобы отцовский мужской авторитет. Девушки ходят в школу, капитан. А женщины ухаживают за ранеными, делают снаряды и водят машины скорой помощи.

И иногда без всякого смущения моют члены практически незнакомых мужчин, подумал Кингсли.

— Ну, хорошо, — сказал он, — ты очень откровенная женщина.

— А ты — очень привлекательный парень. Ты это знал, капитан? Думаю, жена тебе говорила. Правда? Не стесняйся. Я много думала о тебе с той ночи, когда мы были вместе под дождем. Ты думаешь, я хорошенькая? Ну, скажи же, даже если на самом деле думаешь, что это не так.

— Я думаю, ты очень хорошенькая.

— О, чудесно. Больше спрашивать не буду, просто хотела, чтобы ты это сказал.

— Тебе не нужно спрашивать, Китти. Я и так скажу, и скажу с радостью. Я думаю, ты очень, очень хорошенькая, просто восхитительная.

— Спасибо большое.

Кингсли говорил искренне. Он не мог удержаться. Она действительно казалась ему восхитительной. Возможно, причиной тому были те страшные испытания, через которые он прошел; возможно, здесь также присутствовал и оттенок покровительства взрослого мужчины по отношению к молодой идеалистке, хотя Китти отвергла бы эту мысль с величайшим презрением. А может, просто дело было в том, что она такая красивая, забавная и невероятно живая. Возможно, дело было во всем этом и не только в этом, потому что в этот момент Кингсли страстно влекло к Китти Муррей. Он не любил ее. Он не мог ее любить, потому что любил Агнес, а Кингсли не верил, что мужчина может всерьез любить двух женщин одновременно. Полюбить кого-то означает сначала отпустить свою старую любовь, а Кингсли точно не разлюбил Агнес. Но сестра Муррей ему очень нравилась, нравилась настолько сильно, что это ощущение было сродни любви. И она правда была очень, очень миленькой.

— Может, мне тогда тоже раздеться? — спросила она. — Просто чтобы было по-честному?

Она задала этот вопрос со своим обычным веселым нахальством, но Кингсли заметил, что она покраснела. В прошлый раз вокруг была почти непроницаемая темнота. Кингсли был очарован и обрадован, поняв, что сестре Муррей не чужда стеснительность.

— Я не знаю, что и сказать, — неуверенно ответил Кингсли.

— Кажется, ты сказал, что я миленькая?

— Да, очень.

— Ну и хорошо, — ответила она.

И затем, прекратив обсуждение, она разделась, не медленно и соблазнительно, как любила это делать Агнес, а быстро, почти бесцеремонно, ловко сворачивая и складывая одежду. И все же она избегала взгляда Кингсли, и ему показалось, что Китти Муррей, хоть и делает вид, что ей плевать на условности, смущается не меньше, чем смущалась бы любая девушка на ее месте.