Но мужчины изворотливы. Они сами не знают, насколько они изворотливы. Изворотливы даже в глубине своего изворотливого «я». Жизнь констатировала его смерть, но где-то внутри, возможно, в паху, пульсировала надежда. Он чувствовал ясность, какая сопутствует концу света.

Кит разработал стратегию в отношении Лили. В заднем кармане его джинсов в данный момент находилось письмо Николаса об их сестре, Вайолет, — так и не прочитанное. Тактическое благоразумие требовало, чтобы он ознакомился с его содержанием; раз или два он раскрывал конверт и рассматривал его. Но решимость его не могла противостоять садистскому запрету его нутра, его желудка, и он лишь как мог набирался храбрости, глядя на твердые завитки братнина почерка.

Итак, Кит разработал стратегию в отношении Лили. Еще он разработал стратегию в отношении Шехерезады.

Она послышалась вновь, издалека, очищающая, как принято считать, молва грома.

* * *

Около полудня он поднял голову и увидел, что через двери в сад на него неотрывно глядит Лили. На лице ее читалась квинтэссенция того судебно-аналитического выражения, на которое он вдосталь насмотрелся прошлой ночью. По резкости ее движений, когда она открывала стеклянные двери, Кит понял, что она явилась к нему, вооружившись фактами, серьезно подкрепленными исследовательской работой. Он почувствовал объяснимый испуг; однако каким-то образом ему удалось прижать ее к себе, эту воздушную ясность конца света.

— Вид… у тебя… ужасный, — сказала она. — Значит, так. Не хватает двух. Я пересчитала свои таблетки — там не хватает двух. Это еще почему?

Он промолчал.

— Молчишь. Две. Ты одну на себе попробовал, да? И решил, что она безвкусная. Выкуриваешь по блоку французских сигарет в день, поэтому и решил, что она безвкусная. Ты попробовал ее на себе. А потом накачал меня, чтобы переспать с Шехерезадой.

Кит закурил «Диск бле». В солнечном сплетении у него был тугой шар, надутый газом — газом веселящим и газом слезоточивым; газ этот был сладковатым и бесцветным, от него Киту хотелось рыдать и хихикать. Ибо даже от него не укрылись тихий артистизм, приглушенное равновесие его судьбы: вот он, сидит, разбирается с последствиями плана переспать с Шехерезадой — не переспав с Шехерезадой. И потом (подумал он в изнеможении), есть ли оно, хоть какое-то, нет ли его никакого, не известного никому нечта: есть ли на свете какое-либо вознаграждение, какая-либо моральная компенсация за то, что он не переспал с Шехерезадой?

— Лили, я перепутал бокалы. Вот и все.

— Перепутал? Как ты мог их перепутать? Они были разные… Я спросила у Глории, она говорит, ты перед ужином пил пиво.

Он не ждал этого удара с нетерпением, однако он его предвидел — этот удар в самый пах своей защиты. Глория была права. Пиво, причем в массивном стакане, а не в бокале на тонкой ножке из закаленного стекла.

— Это позже было, — сказал он. — Сначала я выпил prosecco. Как и предыдущим вечером.

— Мне вроде бы помнится, ты сразу пошел и взял себе пива.

— Вроде бы помнится, Лили? Откуда тебе помнить? Тебя же накачали наркотиками. Извини, но тут ничего не попишешь.

— Да, накачали. Ради вашего с Шехерезадой свидания.

Кит выдохнул и подумал о мужском гневе: мужской гнев в качестве тактики. В голове у него уже была готова первая фраза. «Лили, да как ты смеешь» — и так далее… Неопытный, но наблюдательный Николас как-то дал ему совет: гнев так или иначе стоит попробовать; когда положение твое действительно тяжелое, мужской гнев так или иначе стоит попробовать — потому что некоторые женщины так или иначе инстинктивно боятся его, даже лучшие и смелейшие из них. Даже самые опытные террористы, сказал Николас, все равно не способны устоять против мужского гнева — потому что он напоминает им об их отцах. Кит в нынешнем своем состоянии: согбенная фигура на диванчике, под тундрой Лилиного взгляда — нет, Кит не собирался прибегать к мужскому гневу. Он был не способен к гневу — гневу, во власти которого лишь оттягивать события.

Лили сказала:

— Не свидание. Не ебля. Она не такая. Нету в ней этого… Нет. Ты подумал, что она с тобой заигрывает, и собирался что-то предпринять. Вот почему ты плескался в ванной полтора часа.

Кит пошевелился. Согласно Николасу, это, разумеется, было аксиомой — тебе следовало ухватиться за него, за тот момент, когда ведьминский радар впервые дал сбой в показаниях. Он сказал (чихнув, как невежа, отчего ладонь его втайне покрылась соплями):

— Да ладно тебе, Лили. Ты же так гордишься своей рациональностью. Подумай. Я провел — сколько? — двадцать вечеров наедине с Шехерезадой. Если бы я был вроде… Если бы я был из этих, я бы уже давно что-нибудь предпринял. Господи. Она мне нравится, она милая девушка, но это не мой тип. Мой тип, Лили, — это ты. Ты.

Она поизучала его.

— А таблетки? — Она еще поизучала его. — М-м. Твой рассказ звучал бы убедительнее, не будь у тебя такой суицидальный вид.

Тут Кит решил пойти на риск дважды — в обоих случаях это было необходимо (изучала ли она вчера ночью «Джейн Эйр»? как часто пересчитывала таблетки?). Он сказал — он продекламировал:

— Значит, ты заметила. Так слушай. Первую таблетку я принял после того, как прочел первое письмо от Николаса. Вторую таблетку я принял — вернее, попытался, — чтобы подготовиться к прочтению второго. О'кей?

— Ты на него даже не взглянул. Оно по-прежнему в «Джейн Эйр».

— Нет. — Он сунул руку в задний карман. — Оно было у меня при себе вчера вечером. Я прочел его вчера вечером. Потому-то и напился. У меня нет слов, Лили. Вайолет. Это правда не на шутку страшно, очень. Помоги мне. Мне нужна твоя помощь, Лили, чтобы все это обдумать. Помоги мне.

Она согласилась дать себя довести за руку до дивана-качалки, где он расправил письмо у нее на коленях.

Кит, дорогой мой малыш!

Что толку эту рухлядь ворошить! От боли сердце замереть готово // И разум на пороге забытья. Не беда, что голова не так лежит, лежала бы душа правильно[79].

— Йейтс, Китс, — пробормотал он. — И сэр Уолтер Рэйли. — Теперь Кит очутился в забавном положении — он надеялся, что новости о сестре будут правда не на шутку страшны, очень. — Это были последние слова Рэйли, — продолжал он. — В тот момент он клал голову на плаху.

Они начали. И Вайолет, не самая надежная из молодых женщин, не подвела своего брата.

* * *

Немного позже Лили появилась опять с чашкой кофе, предназначенной для него, и он поблагодарил ее и молча пил, пока она стояла, глядя в окно, со сцепленными руками и обновленным блеском в глазах.

— Ну ладно. Глория говорит, она не уверена насчет пива. Совсем не уверена. Так что я, наверное… Так, а это что еще такое? Нет, ты погляди, ну и видик.