Вообще сомнительно, чтобы любая предполагаемая невестка устроила мужа Берты; его собственный опыт с женой был слишком горьким, и вдобавок он сильно ревновал Фрица. Хотя деловые контакты с Августом были необходимы, Крупп ценил его очень невысоко: просто второстепенный чиновник. Как человек, сделавший себя самостоятельно, он ненавидел прусское дворянство и особые возражения выдвинул против дочери этого дворянина: она своенравна, набожна и к тому же глуповата. Встал ли Фриц на защиту своей возлюбленной, неизвестно. Молчаливость была чертой его характера, а поскольку к наступлению готовилась его мать, ему нечего волноваться. Когда она уехала с виллы «Хюгель», чтобы никогда больше даже тенью своей не касаться отвратительной двери, Альфред сказал сыну, что если тот обязан вести эту девицу к алтарю, то может это делать. Он так сделал. Уже на следующий день Августу было отправлено послание:

Согласие пришло быстро. Барон, по-видимому, с трудом верил своей удаче. Совсем недавно родные считали Марго едва ли лучше уличной проститутки. Теперь же она выходила замуж за самого богатого наследника в отечестве, и летом 1882 года все они съехались, чтобы отметить сначала помолвку в Ворлице, а потом свадьбу в Блазевице.

Там была Берта, а Альфреда не было. После церемонии он встретил их на ступенях замка официальной, заранее написанной приветственной речью. (Еще домашняя работа для Фрица.) Убрав бумагу в карман, он пустился рассуждать на любимую тему – по поводу абсурдных претензий этого перехваленного саксо-веймарского темного дельца Иоганна Вольфганга Гете. Пока его сын быстро черкал карандашом, пытаясь успевать за взрывными гласными и грохочущими согласными, Крупп торжественно провозгласил: «Мне неинтересно знать, что Гете считается великим философом и сколько еще людей обходятся без житейской мудрости и уважения к обществу. Мне на все это наплевать. Те, кто уставятся на свои пупки и выдают дурацкие суждения идиотов, для меня уподобляются уличным мальчишкам, как бы высоко их ни ставили где-то еще. А я веду свой бизнес, не обращая никакого внимания на их помои. У меня своя дорога, и я никогда ни у кого не спрашиваю, что правильно».

Альфред причмокнул губами. Ему так понравились свои слова, что он решил включить их в письмо знакомому из Дюссельдорфа, и прямо на месте забрал у Фрица записи. Затем, сильно нахмурившись, он сообщил потрясенным новобрачным, что у него нет места, чтобы разместить их.

Звучит дико? Но это правда. «Хюгель» переживала процесс периодического демонтажа систем, и из трехсот комнат только одна, его собственная, годилась для людей. Молодые Круппы уехали в Мадрид и остановились у королевской семьи – презентовав дальнобойную пушку в знак благодарности, – а когда вернулись, узнали, что «старый джентльмен», как его всегда называла Марго, решил разместить их в маленьком домике. Как только она там обосновалась, он принялся следить за невесткой из самого замка. В язвительных письмах он читал ей лекции о поведении ее гостей. Если они с Фрицем собирались куда-то выехать, он наблюдал из-за опущенных штор и, как только они были готовы сесть в экипаж, сразу же посылал слугу сообщить, что хочет немедленно ее видеть, как оказывалось, по пустяковому вопросу. Марго держала себя в руках. Каждый день она приглашала его на обед, внимательно выслушивала длинные монологи, спрашивала совета по домашним делам. Он отвечал оскорбительно: что она бросает на ветер его деньги; что живет как королева. Она спросила, как, по его мнению, можно уменьшить расходы. Он предложил ей самой выращивать овощи на лужайке. Она этот совет проигнорировала и настояла на том, чтобы принять родителей, несмотря на убеждение «старого джентльмена», что все новые родственники его сына являются бациллоносителями. В своей типичной скучной манере он написал Лонгсдону: «Фриц сегодня вернулся из Меппена больным, его жена все еще болеет и находится у постели своих родителей, которые приехали сюда, и тоже оба больны. Это – замечательный госпиталь на холме». Что касается Марго, то он пошел еще дальше. Альфред обвинил ее в том, что она превратила его замок в «рассадник паразитов». Она пришла, чтобы извиниться за свое состояние, а он спрятался, боясь заразиться.

Так продолжалось пять лет. А тем временем Фриц пытался определиться со своей ролью на заводе. Когда он обручился, отец назначил его в прокуру и положил ему 20 процентов от ежегодной прибыли фирмы, или 100 тысяч марок, в зависимости от того, что больше. Поэтому он может жить беспечно. Но по правде сказать, он ощущал большое напряжение. Ему было уже за тридцать, а выглядел он даже старше, причем намного: волосы поседели, глаза тускло смотрели из-за очков в золотой оправе, выпятился живот, как у человека средних лет. Не получая никаких предписаний сверху, он сам выбирал себе задачи и с усердием их решал. Прежде всего овладел всеми техническими аспектами производства стали. Потом назначил себя крупповским министром иностранных дел. Постепенно его флорентийская внешность стала знакома в Пекине, Буэнос-Айресе, Рио, Сантьяго, во всех балканских столицах. Он стал экспертом по методам Армстронга, Шнайдера и Мицуи. В его подшивках были имена и характеристики каждого зарубежного продавца вооружений, статистика по орудиям, анализ военных расходов в каждом правительстве и разбухавшая переписка с Густавом Нахтигалем, немецким исследователем, чьи африканские открытия подтолкнули Германию к строительству мощного военно-морского флота. Прокура и не заметила, как Фриц стал в Эссене самым информированным человеком. За невзрачной внешностью скрывался первоклассный ум, и его способности должны были стать очевидными, когда он дебютировал в качестве хозяина виллы «Хюгель».

Обескураженная приемом в Париже, в Рур приехала делегация японских экономистов, инженеров и офицеров. Альфред назначил Фрица своим заместителем. Не успела делегация уехать, как ее доверие и иены перешли от Шнайдера к Круппу – блестящее достижение и прямое следствие упорных изысканий молодого Круппа, хотя этого и не увидели его старшие коллеги.

Сегодня на стене в «Хюгеле» висит любопытный портрет Фрица, на котором он изображен поспешно поднимающимся из-за своего письменного стола. На заднем плане стоит с суровым взглядом Альфред. Чувствуется, что сын, только что осознавший присутствие отца, вскакивает на ноги, и несомненно, что именно так он воспринимался тогда старшими членами руководства – запуганным, слабым юношей, чьи успехи проистекали из гения Старика. Старик с этим согласился бы. В последние месяцы жизни он написал каждому из своих коллег, что рассчитывает на их помощь наследнику в тяжелый период, который, как он был уверен, последует за его смертью. Он видел во Фрице человека способного, но мягкого, полного благих намерений, но не обладающего мудростью: например, его выбор Марго. Альфред до конца оставался непримиримым врагом своей невестки. Ничем она не могла угодить ему, и уж грубейшей ошибкой было то, что в марте 1866 года она родила дочь. Младенца окрестили Бертой Антуанеттой, чем вызвали еще большее недовольство. Он усмотрел в этом неуместное напоминание о его собственных семейных неудачах. Однажды он побывал в детской, а потом вернулся в главную залу замка и громко провозгласил свое мнение о детях: все они паразиты. На следующее лето, последнее в его жизни, Марго опять забеременела. Он умер в убеждении, что новый младенец опять будет девочкой. И оказался прав. Хоть ее и назвали Барбарой в честь святого покровителя артиллерии, это не изменило того факта, что по мужской линии в семействе Круппов не было никого.