Обучение началось в Торквее осенью после Франко-прусской войны. Он вручил мальчику толстый блокнот с пригоршней хорошо заточенных карандашей; когда в голову Альфреда приходила вдохновляющая мысль, он ее высказывал, а делом Фрица было ее записывать. 11 октября Крупп написал прокуре о желании сохранить всю свою переписку, чтобы сын мог позднее изучить ее. Вернувшись на фабрику, он послал в Торквей официальное сообщение («от Альфреда Круппа Фридриху Альфреду Круппу»), отметив, что можно извлечь бесценные уроки, переписывая слова мудрого человека. «Поэтому я рекомендую, – писал он в заключение, – чтобы ты собрал и переписал мои оригинальные письма. Не лучше ли это, чем собирать биологические образцы?»

Фриц едва ли так думал Семнадцатилетний парень понимал, что эта задача будет чрезвычайно трудной: его отец был человеком-машиной по части писем. Но добродушно согласился. Жизнь с отцом научила его ходить окольными путями, и образование промышленного кронпринца – или, как говорил Альфред, бесспорного наследника предприятия – продолжалось. «Этот совет будет более ценным, чем все твое наследство», – писал отец, а сын добросовестно переписывал: «Этот совет будет более ценным, чем все твое наследство». Затем следовал целый поток предрассудков Круппа. Фриц должен культивировать в себе недоверие к людям, чтобы «никто не смог тебя одурачить», и должен научиться продумывать «любую возможность заранее, за десять лет, хотя многие умные люди могут счесть это излишним, а умственно ленивые всегда будут так считать; я всегда находил, что это приносит плоды, подобно тому как начальник штаба планирует свои самые отдаленные перемещения на любой возможный случай при победе и при поражении». Победа для единственного собственника означала абсолютное правление. Поражением было бы попасть в руки «хищников, которые ратуют за акционерные компании». Если бы «Фрид. Крупп из Эссена» стал корпорацией, Альфред вышел бы из ада, чтобы наказать своего сына. Была одна оговорка. Как бы он ни презирал владельцев акций, еще большим злом виделся матриархат; если Фриц не произведет на свет наследника мужского пола, пусть уж лучше общественная собственность, чем женщина во главе фирмы.

И это напоминало кое о чем еще. Он тратил свое время не на одно только поколение. Он ожидал, что эти уроки будут передаваться детям детей его ребенка, – «на все времена», как он впоследствии написал сыну. Соответственно, когда он составлял «Общие правила», мальчик выполнял роль его личного секретаря. Послание племяннику Берты Эрнсту с предупреждением прокуре о неминуемом появлении новой конституции дает некоторое представление о том, через что проходил мальчик. «О правилах» Альфред писал: «Позднее я направлю вам свой первоначальный проект (в карандаше), который переписал Фриц. Фриц сейчас купил себе книгу, в которой я буду писать для него разные вещи; он перепишет туда и это длинное письмо. Пожалуйста, пришлите ему то, что я писал о контроле за руководителями цехов и мастерами, или же копию этого, чтобы он мог включить в свое собрание. Я рад, что он выполняет эту задачу по своему собственному желанию, что он в восторге и все время вызывается сам; он уже серьезно относится к своей будущей карьере. Это доставляет удовольствие и утешает меня».

Вздор. Фриц никогда не вызывался выполнять эту нудную работу, и конечно же она не могла приводить его в восторг. Время от времени он находил в шлаке жемчужину. Слова: «Ты должен иметь такие же отношения с будущим кайзером, какие у меня бывали с нынешним» были самым ценным советом из всех, которые он когда-либо получил. Большую часть времени сын барахтался в потоке пустых слов. Позднее он признавал с присущим ему тактом: «Из-за высоких идеалов моего отца годы ученичества были нелегкими». На самом деле они становились невыносимыми. Письма вызывали у него судороги. Он был в отчаянии. Он ушел в армию.

Фриц не завербовался – это означало бы открытый разрыв с отцом, – но эффект был тем же самым. То, что он был бесспорным наследником «пушечного короля», открыло ему дверь в высшие круги офицерского корпуса, и он придумал способ оказаться на регулярной военной службе. Это был блестящий ход: Альфред, который делал состояние на германском милитаризме, никак не мог возражать. Приписанный к Баденскому драгунскому корпусу в Карлсруэ, Фриц был безумно счастлив. После отцовской муштры прусская дисциплина казалась забавой. Находясь на вилле «Хюгель», Крупп бессильно кипел от злости – и, как выяснилось, напрасно, потому что через несколько недель переписчик был опять у него под рукой; драгуны его демобилизовали по причинам «близорукости, приступов атмы и полноты». Потрясенный Фриц горько рыдал. Альфред презентовал ему стопку бумаги и коробку совершенно новых карандашей. Туда была вложена приветственная записка. Она начиналась радостно: «Дорогой Фриц! Мой вагон мыслей везет меня от одного к другому, поэтому я буду продолжать записывать для тебя мои взгляды». После бессвязного осуждения «фанатиков канала» – неприятных деятелей, которые совершенствовали водные пути Рура за счет получаемых с него налогов, записка заканчивалась пожеланиями хорошо проводить время и подписью: «Любящий тебя Старик».

Старик и правда думал, что доставляет мальчику редкое удовольствие. Доктора с ним не соглашались. У военного врача в Карлсруэ выбора не было; он должен был отвергнуть толстого молодого человека в очках, дыхание которого после гусиного шага на плацу скрежетало, как рашпиль. Фриц не годился для солдатской службы, но ему нельзя было проводить все время в Руре. Здоровье явно хромало, отец встревожился. Из Берлина прибыл вездесущий Эрнст Швенингер, послушал дыхание Фрица и проскрипел: «Ложись!» Он растирал его мясистую грудь своими костлявыми пальцами. «Суставной ревматизм, – фыркнул он, вставая, – ревматический артрит». – «Это заразно?» – спросил обеспокоенный пациент. «Нет, – раздраженно ответил доктор, – но его нельзя вылечить в этом доме, который пахнет, как конюшня, или в этой прокопченной долине». Необходимо длительное путешествие в восстановительном климате в сопровождении врача. Швенингер рекомендовал долину Нила. Сам он поехать не сможет, но может его коллега Шмидт.

Разговор произошел в сентябре 1874 года. Через три месяца Фриц и доктор Шмидт находились в Каире, как предполагалось, вне досягаемости для Альфреда. Не тут-то было: когда бы ни появлялся почтальон, появлялся и Крупп. Его первые письма были заботливыми. 22 декабря он писал: «Рад, что ты хорошо себя чувствуешь», хотя уже в следующем предложении пускался в язвительные жалобы, предназначенные для того, чтобы заставить Фрица почувствовать себя виноватым: вот он, видите ли, отдыхает, а его бедный Старик в одиночку ведет неравную борьбу: «У меня по-прежнему случаются нервные приступы, озноб и простуды, то есть такие вещи, которые кажутся пустяками тем, кто от них не страдает. Моя жизнь, как всегда, заполнена заботами, и мне просто необходимо продолжать писать и писать. Наверное, не было бы всех этих тяжестей и тревог, да и такого груза работы, если бы люди выполняли свои обязанности. Со временем порядок наступит. Может быть, еще не слишком поздно. Но очень трудно привить чувство порядка и ответственности там, где сам климат порождает семена лени и безответственности. По отношению ко мне проявляется больше враждебности, нежели лояльности, и с каждым днем я все осознаю, что мое старое мнение о том, что верность можно встретить повсюду, представляет собой лишь иллюзию».