Тебя бы к нам на работу. Нюх у тебя просто собачий. Именно к женщине. Но не подумай ничего такого. Обычная рабочая встреча с одной молоденькой американкой. Это здесь, недалеко. Вечером заскочу. Будешь дома?

— А куда же я денусь? — изумилась Марина. — Ты только сам куда-нибудь не провались, как это у тебя случается. В крайнем случае, хоть позвони.

Уже выходя из подъезда, я подумал: что это я своим возлюбленным по очереди хвастаюсь тем, что встречаюсь с молоденькой девочкой? Старею, что ли?

Полковник Владимир Петрович Фотиев не дремал. Только совсем стороннему взгляду, если бы таковой обнаружился, могло показаться, что Фотиев позволил себе расслабиться. Прикрыв глаза, он сидел на кожаном диване и ждал звонка Филина. Тот все не звонил. Наконец, раздалась долгожданная трель звонка. Фотиев скорее схватил, чем поднял трубку

— Вас слушают.

— Это я.

— Ну что?

— Все в порядке. Все чисто и прозрачно, как слеза младенца.

— Так, Сема, отправляйся к себе. К тебе сегодня с обыском, похоже, нагрянут. Ты с ними там построже. Покричи, кулаками поразмахивай, ногами потопай. И сразу же напиши жалобу в прокуратуру. Мы со своей стороны это дело тоже раздуем.

Все-таки товарищ Берия был предусмотрительным человеком... По его личному проекту все это сочинялось. Вот и пригодилось. — Филин был явно доволен собою.

— Хорошо то, что хорошо кончается. Так что ты, Сема, раньше времени перья не пуши. Вот поедем с тобой в Париж, тогда и гульнем на всю катушку. Помнишь, как тогда, в Гамбурге?

— Такое не забывается, — хихикнул в трубку возбужденный Филин.

Не успел Фотиев положить трубку, как зазвонил другой телефон, по которому он получал устные донесения от своих агентов.

— Олег Вадимович?

— Да-да, моя дорогая Линда. Я тебя узнал. Есть добрые вести?

— Он, — приятный женский голос сделал фиксированное ударение на «он», — сегодня вечером встречаемся со своей американкой.

— Так. Понял. Спасибо. Звони.

Закончив разговор, Фотиев поднял трубку третьего телефона.

Баби ждала меня на ступеньках общежития Института русского языка. Сегодня на ней была неимоверно пестрая юбка с огромными карманами и белая тенниска. На ногах я ожидал увидеть все те же огромные ботинки, но меня ждало глубочайшее разочарование. Она была просто босиком.

Перехватив мой взгляд, Баби улыбнулась и объяснила:

— Я очень люблю так ходить. Понимаете, у меня плоскостопие, и это очень полезно.

Мы прошли мимо суровой вахтерши, напоминающей, как это водится в подобных заведениях, тюремного надзирателя. Она внимательно изучила разовый пропуск, который мне выписала Баби, но проверять документы — почему-то не стала.

У лифта стояла шумная разноцветная толпа, и Баби предложила пойти пешком, тем более что жила она всего на третьем этаже.

В комнате Баби было неимоверно тесно.

— Это, наверное, самая маленькая комната в общежитии. Зато я здесь живу одна. По большому блату, как у вас в России говорят.

— А в Америке что, не существует блата?

Она засмеялась:

— Конечно, существует. Но не в таких масштабах.

— Простите, Баби, за нескромный вопрос, — сказал я, присаживаясь на край кровати, — вы же из богатой семьи, насколько я понимаю. Так почему же вы живете здесь, в этом общежитии, а не в приличной гостинице, например? Поймите меня правильно, мне это действительно интересно.

Она на мгновение задумалась и ответила очень серьезно:

— Понимаете, в гостинице к проживающим слишком пристальное внимание. А я не люблю быть центром внимания... К тому же все студенты и стажеры живут здесь, почему же я должна быть исключением? Только потому, что у меня есть деньги? Это не слишком-то честно. Точнее, не слишком справедливо. Я, кстати, еще в старые времена ужасно не любила ваши валютные магазины.

— Почему?

— Ну как — почему? Я могу там покупать, а вы не можете. Вы должны пить чай, похожий на траву, а я хороший...

— Так что ж, Баби, все время, что вы жили в России, вы заваривали нашу траву?

Она засмеялась:

— Нет, до такого самоотречения я дойти все же не смогла. Теперь, к счастью, нет таких мучительных моральных проблем. Везде все продают за рубли.

Оказывается, нас ждал приготовленный Баби ужин. Честно говоря, на такое солидное угощение я и не рассчитывал. Баби принесла с кухни сковородку с огромным куском жареной свинины и выложила мне на белую плоскую тарелку, скорее похожую на блюдо для салата, большую часть. Я было запротестовал.

Но Баби категорически не принимала ни малейших возражений:

— Мужчины должны есть мясо. К тому же к мясу у меня есть красное французское вино.

Вино было приятным и терпким. Мы выпили за международную дружбу. И приступили к мясу. Я не пожалел, что поддался уговорам, огромный кусок как-то помимо моего желания стремительно уменьшался, и достаточно скоро на белой тарелке осталась одна косточка.

— Ну, Баби, ублажили. Потрясающее мясо!

— Спасибо, Александр. Я рада, что вам понравилось.

Баби, а в смысле чего вы здесь в Институте русского языка стажируетесь? Вроде бы русский язык вы знаете очень хорошо. Во всяком случае, словарный запас у вас будет побольше, чем у многих моих соотечественников.

— Ну, во-первых, нет предела совершенству, так, кажется, говорят? А во-вторых, моя специальность русская литература. Я занимаюсь Гончаровым и пишу диссертацию по роману «Обломов».

— Знаю, знаю, классический русский человек, лежащий на диване и мечтающий об идеальном мире.

— Простите меня, Александр, но это очень школьное представление. Вы перечитывали этот роман после окончания школы?

— Честно говоря, нет. А надо было?

— Ну, в какой-то момент книги вообще надо начинать не читать, а перечитывать. Я еще до этого времени не доросла, но знаю, что именно так и буду поступать. А что касается Гончарова и его Обломова, то, на мой взгляд, это вообще один из самых великих романов в мировой литературе.

— Даже так?

— Именно так. Обломов олицетворяет собой Россию, а Штольц — Запад. И совсем не в смысле лежания на диване. Тем более, что лежит он все больше в первых главах. А в некоторые моменты он даже очень активен. Только его активность — созерцательная. А не практическая, как у Штольца. И кто же вообще уверен в том, что человеку на самом деле надо всю жизнь суетиться, зарабатывать деньги, все время куда-то бежать. Так живут, например, практически все мои соотечественники.