вполне уверенно, что сегодня к ним снова прибежит мальчишка с парой буханок хлеба и водой. Лишь бы больше никто не бродил по улицам.

Накинув на голову капюшон я ушел с площади. Вернул ключи усатому продавцу в магазин на рынке. Собственно, теперь до вечера мне делать особо нечего. Сейчас всего одиннадцать утра, мои контрагенты ложатся спать вероятно не раньше одиннадцати вечера. И на что мне потратить двенадцать часов моей бесценной жизни?

Я не служил в армии. Университет, военная кафедра, тридцатидневные сборы в военной части под Ейском не в счет. Но армейскую мудрость о необходимости всегда быть поближе к кухне я знал. Вероятно, влияние масс медиа…

Вход в ресторан «У Лары» был ожидаемо закрыт, но дверь над грузовым пандусом была распахнута настежь. В тот момент, когда я подходил, хозяйка заведения, с веникам в руках, отчаянно мела этот самый пандус.

Следующие десять часов я готовил, ел, мыл посуду. А потом снова готовил, ел и мыл посуду. И при этом я говорил. Я понимал, что это выходит мое внутреннее напряжение, я понимал, что половину времени я говорил чушь и лютую ересь, но мне нужно было выговориться. Потому что мой внутренний клапан уже был готов взорваться. Когда-нибудь я отблагодарю Лару за то, что она просто слушала меня и выполняла мои распоряжения. Почистить, помыть, нарезать, пробить блендером, запечь.

Лара оказалась отличным технологом. У нее не было профильного образования, но в ней было это чувство, инстинкты на кончиках пальцев. Она интуитивно понимала схожесть продуктов, время и температуру обработки. Родись она не в этом полуторадесятковом городке, а в настоящем мегаполисе, ее кафе стало бы точкой притяжения сначала района, потом округа, а потом и всего города. Мне снова повезло встретить замечательного человека.

За эти десять часов мы сделали заготовок на неделю вперед, расширив меню заведения на дюжину позиций. А еще, мы наговорились, наржались и просто настебались от души. Когда два профессионала своего дела встречаются в одном месте, время летит незаметно.

В двадцать тридцать, когда я оттирал очередной противень вместе с девочкой-посудомойкой, я решил, что мне пора.

Лара, в очередной раз, пообещала послать сына с хлебом и даже с суденышками мяса, к моим товарищам в подвал. Я тепло попрощался с ней, еще раз проверив, что она верно записала телефон Семена Панова, моего коммерческого директора. А еще я проверил, что она точно, ни отходя ни шага вправо-влево, прочтет Семену мою записку. Когда-то мой безопасник, Руслан Дзантиев, предусмотрел такую вероятность. Он предполагал, что кто-то из нас, из участников «малого совета» группы компаний «Максим», может оказаться в положении, в котором сообщение будет передано через третьих лиц. Для этого Руслан ввел словесную кодировку. Поэтому слово «компот» в тексте Лары должно было подтвердить Семену, что автором текста являюсь именно я. Ну а другие слова, стоящие в нужном порядке, говорили Семену, что я доверяю этому человеку и прошу ему содействовать.

В девять вечера я вышел из кафе «У Лары» и пошел в сторону дома Толика, курсанта ФСБ.

Я отлично понимал, что геолокация места моей вчерашней ночевки хорошо известна организаторам игры. Именно потому я и выяснял у Толика, есть ли у него одинокие соседки. Но увидеть двух камуфляжей, сидящих на скамеечке у подъезда Толика, я был не готов.

— Привет, бабушки. Что, наркоманов и проституток считаете? И как, кого тут больше? — Неуклюже маскирую я свое удивление.

Неужели мои визави решили пойти в клинч и, вопреки обещанию, применить ко мне сегодня вечером какие-то санкции? Или мне просто демонстрирую предсказуемость моих действий? Оба варианта — так себе.

Третий этаж налево, дверь с кирпичной обивкой в ромбик. И звонить не нужно. Дверь приветливо открыта. Не как в сериалах, где герой обнаруживает, что дверь не заперта в тот момент, когда стучит в нее, а заранее, она просто напрочь распахнута. Шаг. Второй. Комната. Все перевернуто вверх дном, полки сорваны со стен, шкафы качают от сквозняка отворенными дверями. Пол устелен тряпьем, раскрытыми книгами, раздавленными остатками дорогого германского сервиза «Мадонна».

Толик в ванне. Он лежит в одежде, руки сложены на животе. Я пытаюсь найти сонную артерию под ухом. Ничего. Ноль.

Никаких следов насильственной смерти мне, как откровенному непрофессионалу, не видно.

Почему-то я очень спокоен. Я, мать его, совершенно спокоен и это начинает меня бесить. Я умный человек. Я удачлив и богат. Я люблю жизнь и искренне ею наслаждаюсь. Почему я спокойно смотрю на труп двадцатилетнего пацана? Мальчишки, который мне помогал, и который мог бы помочь еще чертовой куче людей, стань он тем, кем планировал.

Почему-то я знаю, что двое камуфляжей на скамейке у подъезда ждут моего выхода. Они, уверен, неотрывно смотрят на деревянную дверь подъезда, чтобы не пропустить тот миг, не потерять мое выражение лица, когда я вылечу из парадной. А вот хрен вам.

Мое рацио четко говорит мне, что Толик не мог оставить пистолет, куртку-горку и балаклаву умершего в гараже охранника, и, главное, магнитный ключ-разблокиратор браслета. Он не мог оставить все это в квартире. По крайней мере я надеялся, что хотя бы ключ он всунет в почтовый ящик.

Спускаюсь на первый этаж. Почтовый ящик пуст. Он открыт и свержу, и снизу. На внешней стороне ничего не прикреплено скотчем. Шарю руками по всем углублениям почтового закутка. Пусто. Хотя…

На часах 19:36, вот очень сомневаюсь, что библиотеки тут работают допоздна.

Возвращаюсь на третий этаж. Звоню.

Снова никто не озаботился накинуть цепочку и дверь просто отворяется.

— Привет, Марина, я утром полотенце приносил. К тебе сосед не заходил сегодня, Толик? — Я улыбаюсь, широко, словно идиот, получивший мороженое. И вижу в глазах понимание. Она не удивлена. Она просто чем-то глубоко расстроена. — Можно я зайду?

— Так это на вас нам охотиться нужно? — Это первые слова, которые я слышу от Марины.

Мы сидим на маленькой кухоньке, деревянный стол буквально в метр, над ним, на стене, подвешена микроволновка, напротив раковина и холодильник «Зил», со слизанными углами.

Хозяйка, не спрашивая меня, накидала кофе в турку и поставила на газ.

— Точно. За куртку и ботинки вроде как по две тысячи платят. Сколько за тело — честно не знаю. Вроде бы пока что приз не назначен.

— А вам не стыдно? — Неожиданно женщина отворачивается от конфорки и пристально смотрит на меня.

— Разумеется мне стыдно. Очень часто. Стыд и сожаление вообще присущи любому человеку. Но вероятно сейчас вы говорите не о гипотетическом чувстве, а о каком-то конкретном случае?

— Вот