– А мне уютно быть рядом с тобой, – говорил он в ответ.

– Я хотела бы, чтобы это продолжалось вечно, – шептали её губы, слышишь ты, моряк, – вечно! И миллион, и миллиард лет, и дальше. Ты – моя судьба, моя бесконечная любовь…

Да нет, никаких таких слов в сан-мигелевском гостиничном номере не звучало, это он сейчас придумал, точнее, их воспроизвело его больное воображение, поражённое подземными скитаниями, скорее всего так.

От заморских дам мысли перекинулись к недавним спутникам. Живы ли они? Или их тоже унесло взбесившимся горным потоком? Он-то уцелел, а каково им пришлось?!

Перед глазами предстал отчётливый образ Полины, её гибкий изящный стан, нежные черты лица.

Ради её спасения и был затеян этот неудачливый поход. Не уберёг девчонку. Наобещал с три короба и… не уберёг. Может, главное-то его жизненное предназначение и состояло в том, чтобы вызволить её из беды, а он…

Нет, надо обязательно дойти до конца, до края подземелья. Может быть, девушка всё же жива и его помощь ещё ой как потребуется.

Рядом с Полиной обозначился образ Ефимыча. Чудесный человек, верный товарищ, всегда готовый прийти на выручку! Уж он не оставит девушку в беде. Но многое ли можно сделать при его-то годах?

Однако и ему, Николаю Гудимову, годов тоже предостаточно, и об этом не надо забывать! Правда – годов календарных, груз которых он сбросил, как змея сбрасывает старую кожу. И с возвращением молодости он снова кое на что способен.

Несколько раз шум падающего потока предупреждал, что впереди очередной порог и надо быть предельно осторожным.

Пересиливая боли в израненном теле, ему удавалось спускаться с обрывов и в механическом режиме продолжить путешествие по подземной реке.

Но на одной крутизне он поскользнулся и сорвался с самого верха. Неглубокая, наполненная водой колдобина внизу смягчила падение, и всё же он так ударился, что потерял сознание и долго лежал без движения. Ему повезло и на этот раз – лицо его оказалось поверх воды, и он остался жив.

Из подземной пещеры Гудимов выбрался ночью. За спиной вздымался Панин камень, а впереди расстилалась холмистая равнина, сумрачные очертания которой виднелись далеко окрест. Ярко горели звёзды. Лицо обдувало тёплым сухим ветерком. К тонкому журчанию ручья, выбегавшего из Чёртова лаза, примешивался шелест трав, редкие крики птиц и ещё какие-то живые звуки.

Из-за длительного пребывания в кромешной тьме зрение обрело особую дополнительную зоркость, способную различать и своеобразие рельефа на сотни метров кругом, и отдельные деревья ниже по течению Мурлейки, и неровную линию горизонта на противоположной стороне неоглядного земельного массива, раскинувшегося перед ним.

Но всё это отрывочно, фрагментарно всплыло в памяти Николая лишь потом, много месяцев спустя. А к моменту выхода на поверхность сознание его ничего не воспринимало. У него был сильнейший жар, он не чувствовал самого себя и не осмысливал свои действия, окружающая местность не существовала. Такими обострениями сказалось на нём длительное пребывание в пещере и ледяной воде. А может, это был результат удара при падении с подземного обрыва.

Спустя неделю он оказался в ста пятидесяти километрах от выхода из Чёртова лаза, в предместье Манеевки – крупной железнодорожной станции. Как он туда попал, каким образом преодолел столь большое расстояние, осталось загадкой.

Вид у него был жалкий и растерзанный; он снова напоминал бомжа, истощённого, немытого и тяжело больного, и большинство приличных, уважающих себя граждан обошли бы его стороной.

Однако для некоторых индивидов именно такие люди чаще всего и становятся объектами нецеремонного внимания. Не стал исключением и Николай Гудимов.

Четверо подростков, обнаружив на пустыре за крайними домами спящего бородатого мужчину весьма непрезентабельной внешности, оборванного, с грязным побитым лицом, не придумали ничего лучшего, как разбудить его глумливыми криками и пиханием концом палки.

Оборванец с трудом поднялся. Его шатало из стороны в сторону.

– Что вам надо от меня? – глухо, нездоровым голосом спросил он, непонимающе оглядывая молодых людей, окруживших его.

– Смотри-ка, ещё спрашивает! – послышалось в ответ. – Здесь мы вопросы будем задавать.

– А зачем их задавать?! – сказал другой подросток. – Сразу видно, что алкаш конченый.

– Где-то мне эта рожа уже встречалась, – подал голос ещё один из юной компании. – Не он ли вчера к нашим соседям в квартиру залазил?… А ну признавайся, гадина, ты?!

Последовал хлёсткий удар открытой ладонью по лицу. Бродяга хотел рукой поставить защитный блок, но сделано это было так замедленно и неуклюже, что только развеселило обидчиков и придало дополнительный импульс забаве.

Удары посыпались один за другим. По лицу, затылку, в область солнечного сплетения, сердца и почек. Побои наносились расчётливо, с уханьем, радостным и одновременно злым визгом.

По всей видимости, подрастающая молодёжь знала толк в деле, которому, за неимением более достойного занятия, предалась с великим наслаждением и азартом.

Впервые в жизни Гудимов был не в состоянии ни защитить себя, ни убежать от мучителей. Поначалу он ещё пытался уклоняться от «хуков» и «апперкотов», сыпавшихся со всех сторон, но остатки сил, ещё теплившихся в нём, быстро истаяли, и он повалился на землю.

Известно, что там, где взрослые чаще всего останавливаются, малолетки только начинают. Войдя во вкус, подростки продолжили избиение, только теперь уже палками и ногами. На теле бродяги появились кровоточащие раны, и это ещё больше возбудило мучителей.

Скорее всего, оборванец был бы забит до смерти, не проезжай мимо один из жителей Манеевки – Олег Буреев, десантник, не так давно отслуживший сверхсрочную. Заметив, что какая-то шпана избивает человека, он свернул с дороги и направил машину к пустырю.

Подростки, застигнутые на месте преступления, бросились врассыпную. Буреев же, выйдя из машины, приблизился к жертве избиения.

Распростёртый на земле мужчина тихо простонал и судорожно дёрнул головой. Несомненно, ему нужна была срочная медицинская помощь.

Подхватив бродяжку подмышки, Буреев затащил его в салон автомобиля и положил на заднее сиденье. Полуоторванный рукав у пострадавшего сдвинулся, и на правом плече показалась наколка, состоявшая из слов «МОРСКАЯ ПЕХОТА» и оскаленной тигриной морды в чёрном берете.

– Э-э, да мы с тобой, брат, одного поля ягоды, – только и сказал недавний вэдэвэшник.

Не теряя времени, он погнал машину к городской больнице.

– Как звать-то его? Кто он вам? – спросили у Буреева врачи в приёмном покое.

– Мой однополчанин, – последовал ответ. – Как звать – не помню. Надеюсь, он поправится – с вашей помощью.