СССР являлся ярким примером страны-текста. Б. Гройс говорит о логоцентрической ориентации СССР[635]. Он также акцентирует характеристики коммунизма как художественного проекта: «Советская индустриализация 30-х годов, которая и создала Свердловск с его „Уралмашем“, была попыткой превратить индустриальный труд в творческий процесс по созданию нового общества, новой страны. Люди работали не традиционно — чтобы получить зарплату и потом пропить или в лучшем случае прокормить семью, — а для того, чтобы построить новое общество. Они понимали себя как часть коллективного художественного проекта. Коммунизм ведь был в принципе художественным проектом»[636].

Какие характеристики текстовости в принципе можно увидеть в стране? Текст — это высокий уровень связности всего со всем. Поскольку в СССР все было государственным, то естественно, что уровень связности здесь был выше, чем у любой другой страны. Существовали реально работающие социальные лифты, позволявшие подниматься наверх.

Текст — это также сюжет. СССР четко выстраивал свою историю, блокируя чужие и чуждые сюжеты, даже ради этого на несколько лет пришлось в довоенное время закрыть все исторические факультеты, поскольку надо было выработать этот единый тип сюжета для всех.

Текст — это героика. Советские герои были для всех возрастов и профессий, среди которых лидировали, конечно, герои-военные. Даже Ленин на октябрятской звездочке был «совсем молодым» и кудрявым, как и дети, у которых звездочка висела на груди. Лишь с перестройкой на наших экранах возникает большое число негативных героев, до этого как образцов для подражания их не было. Враги народа никак не могли служить такими образцами, поскольку жизнь их завершалась плохо.

Перестройка рождает не только фильм «Покаяние»[637], но и фильм «Интердевочка»[638]. Последний стал лидером советского проката в 1989 г. Много говорят о роли «Покаяния» в разрушении СССР, но, вероятно, не меньшей была и роль «Интердевочки».

Из-за текстовой ориентации в СССР все было очень четко формально организованным и заорганизованным. В любой точке страны были пионеры, комсомольцы, коммунисты. Пионеры собирали макулатуру и металлолом, хорошо учились, потому что пионер всем ребятам пример. Эта виртуальная жизнь принципиально доминировала над физической реальностью, задавая все значимые ее параметры.

У Аркадия Гайдара, а у него был самый искренний тип советского текста, который даже не воспринимался как художественный, почти в каждом произведении был герой-пионер, потому что тогда это было в новинку. Пионеры выступали против злых Квакиных в «Тимуре и его команде», а в «Судьбе барабанщика», написанной в 1938 г., пионер вообще борется с врагами народа. То есть все приметы времени присутствовали в детском тексте, и реальная жизнь получает правильную виртуальную интерпретацию.

Д. Быков назвал одну из своих лекций очень интересно и необычно: «СССР — страна, которую придумал Гайдар». И это именно текстовый аналог того, что было в действительности, а точнее сказать, действительность должна была подчиняться этому виртуальному тексту, который был скорее в головах, чем в правилах соцреализма.

Физическое пространство, а также информационное и виртуальное, практически нарушили свои типы зависимости, поскольку не физическое пространство определяло, что есть правда, а что нет, это делалось, отталкиваясь от информационного и виртуального пространств. Фильм «Кубанские казаки» описывал правильное состояние мира, а если ему не соответствовала действительность, то она, а не виртуальность была исключением из правил.

Г. Хазагеров сравнил «Судьбу барабанщика» с «Мастером и Маргаритой», опираясь на фигуру черта, под которого он подвел и врагов народа. Он написал[639]: «Само по себе сходство литературного шпиона и вредителя с чертом не является специфической чертой книги Аркадия Гайдара. Более того, уже беглый анализ советской литературы и карикатуры показывает, что мы имеем дело даже не со сходством, а с другим (атеистическим) вариантом одного и того же явления. Во-первых, у вредителя („врага“) как бы нет собственной жизни, он, как всякий черт, живет исключительно нашими интересами: одна у него забота — пакостить нам. Во-вторых, он связан с некими потусторонними враждебными силами (является „оттуда“, из кромешного мира, где все наизнанку). В-третьих, он наделен необычными технологиями (которые ему все равно не помогают, разбиваясь о чистые души простых людей). Будучи ординарной идеологемой тридцатых годов, схожий с чертом Шпион мог появляться на страницах каких угодно книг, детских и взрослых, талантливых и бездарных, — повсюду он нес свои родовые черты. Но в „Судьбе барабанщика“ эти черты сгущаются, и появляется новое, неведомое простому советскому Шпиону качество, и именно оно-то и углубляет сходство с бесами и делает любопытными параллели с „Мастером и Маргаритой“».

Враг народа важен тем, что он был обязательным заполнением мира советского человека. Когда есть герои, должны быть и враги, иначе герои остаются без работы. Но советские герои значимы еще и тем, что они в большинстве своем были живыми, поскольку они становились героями при жизни, а не после смерти. Челюскинцы, летчики, их спасавшие, — всех их можно было увидеть в хронике и на страницах газет. То есть советский человек жил в окружении героев, причем живых.

Литература — это метафоры и гиперболы, усиливающие восприятие. Именно такой была сталинская архитектура, где высотки уходили ввысь, а метро — глубоко вниз. Кстати, и Гитлеру строили кабинет в тысячу квадратных метров. Страна как текст должна была походить не на рассказ, а на многотомник.

Идеалом для какого-нибудь императора Павла была армия, поскольку это самая сильная организационная модель. Пруссия также имела идеалом армию, но она создала, кроме того, и университет в нашем понимании, и лабораторию как среду с контролируемыми параметрами.

СССР вообще был занят конструированием нового человека путем выработки новых автоматических реакций на старые символы. А. Макаренко не теоретически, а совершенно практически решал эту задачу, превращая малолетних преступников в строителей нового мира.

СССР конструировал не только свою историю, но также и… математику. Как говорит Н. Введенская: «Сталин почти не истреблял математику, потом она должна была послужить атомному проекту. У математиков оставались связи с западными коллегами, поэтому сама наука была живой, свободной от идеологии. Вся идеология сначала сводилась к тому, что математическим проблемам давали второе имя какого-то отечественного математика, который тоже работал в этой области, например неравенство Коши стало неравенством Буняковского-Коши»[640]. Сталин боролся с «низкопоклонством перед Западом», поэтому изобретателей всего находил у себя самого, тем самым картина мира вокруг становилась более русской, нежели иностранной.