Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все встали вместе с ним, кланялись ему, и его порадовало, что у офицеров не осталось вопросов, значит, всем всё ясно. Осталось отдать последние распоряжения:
— Рене, вы со своей ротой и приданым вам кавалерийским эскадроном будете конвоировать пленных. Ведите их ко мне в поместье. Не прохлаждайтесь, но и не загоняйте людей, они всё-таки не солдаты. Начинайте прямо сейчас.
— Сейчас? Да, но у них нет обуви, капитан Мильке… — Рене повернулся к Мильке, ища в нём поддержки.
— Ведите без обуви, обувь купите по дороге. Деньги я Мильке выдам. Максимилиан.
— Я тут, генерал, — отозвался знаменосец.
— Серебро. Это главное. Сегодня же до вечера оно должно быть всё… всё!.. переправлено на тот берег и передано под ответственность полковника Брюнхвальда, — он понизил голос. — Друг мой… Будьте при серебре неотлучно.
Максимилиан понимающе кивнул:
— Да, кавалер.
— Капитан Хайнквист! — крикнул Волков.
— Я здесь, господин генерал, — быстрым шагом к нему подошёл командир второй роты.
— Ваша рота будет охранять серебро, а вы, капитан, помогите прапорщику.
— Я помогу прапорщику Брюнхвальду, — обещал капитан Хайнквист. — О том можете не переживать.
Генерал пожал руку капитана. И повернулся к остальным офицерам:
— Полковник Эберст, начинайте снимать лагерь. Надеюсь, что завтра к вечеру все люди и весь обоз будут на той стороне реки, а послезавтра войско выступит на Нойнсбург.
— Приложу все силы, генерал, — отвечал полковник.
— Мильке!
— Слушаю вас, генерал.
— Не оставляйте здесь ничего, что стоит хотя бы крейцер. Постарайтесь продать всё здесь, чтобы не тащить ничего лишнего с собой. Но продавайте всё только в присутствии солдатских депутатов, чтобы потом нас не упрекали в том, что мы вели дела тайно.
— Я всё время так и делаю.
Волков кивнул офицерам, те в ответ ему кланялись.
Вещи его были собраны и уложены в телеги, с ним ехала его гвардия, два десятка людей при двух сержантах. Гюнтер, Фейлинг и шесть возниц при шести телегах. В четырёх телегах стояли тяжёлые сундуки и крепкие ящики, от глаз людских скрытые рогожей. В двух его вещи. Так он и отъехал от лагеря.
Выезжал из лагеря, а сам видел, как оживает он. Как поднимается суета, как возницы спешно впрягают коней в возы и телеги, как выстраиваются те телеги в очередь на погрузку, как грузят на возы тяжёлые ящики с его серебром, как солдаты убирают палатки, носят вещи к обозу, как кашевары убирают свои котлы, как мужики, бабы и дети, все босые, выходят и под окрики и команды конвоиров строятся на дороге. И все, все они выполняют его повеление. Если бы он выспался, если бы у него рука не побаливала, то мог бы он посчитать себя весьма влиятельным человеком. А как иначе, если все эти тысячи и тысячи людей согласны с его волей и готовы идти туда, куда он решит.
Доехали до реки, через реку перебраться было уже легче, инженер Шуберт со своими людьми срезал подъёмы и уплотнил грунт до и после брода. Волков для себя отметил, что человек он, всё-таки, толковый. И решил его наградить после кампании.
— Господи, друг мой! — воскликнул Брюнхвальд, увидав его.
— Вам нездоровится, генерал? — вкрадчиво спросил капитан Пруфф.
Волков отмахнулся:
— Мне уже лучше. Надеюсь, вы в курсе, господа, что мы снимаемся?
Но Брюнхвальд не был беспечен. Он поймал первого попавшегося на глаза солдата:
— Быстро найди генералу монаха-лекаря, он около пленных всё время бывает.
Солдат кивнул и убежал.
А офицеры прошли к любимому шатру Волкова, тому, который он захватил в Фёренбурге, и сели в его тени.
— Идём на горцев? — сразу спросил Брюнхвальд.
— Да, верный человек мне писал, что эти мерзавцы наконец решились на войну. До того у них были дела, а тут вдруг нашли деньги. Стали собираться с силами, нанимают из соседних кантонов людей. Пора их вразумить.
— Ну что ж, пора так пора, — флегматично произнёс капитан Пруфф. — Жаль только лагерь этот бросать, уже обжились в нём.
— Карл, я уезжаю в Ланн, по делам, для нас всех важным, вас назначаю командиром войска.
— То для меня большая честь, — полковник встал и поклонился.
— До конца завтрашнего дня все силы должны быть собраны тут, все ценности должны быть собраны тут, все пленные, — Волков сделал на этом ударение, — все мои пленные должны быть здесь. Максимилиан и Хайнквист отвечают за моё серебро, Рене отвечает за моих пленных, вы, Карл, отвечаете за всех остальных. А послезавтра вы с обозом должны выйти на Бад-Тельц и Нойнсбург.
— Приложу все силы, чтобы оправдать ваше доверие.
— Капитан, — Волков обратился к Пруффу.
— Я понял, генерал, — отвечал тот. — Начну готовиться к большому походу, сегодня же велю кормить моих коней овсом и ячменём, пушки у нас тяжелы, путь у нас неблизкий.
— Это не всё. Офицеры, видевшие вашу работу, отзывались о ней с большим уважением, — продолжал генерал.
Артиллерист расцвёл и едва сдерживался, чтобы не заулыбаться от счастья после таких слов. А Волков продолжал:
— Они просили прикупить вам ещё пушку, и я счёл их просьбу разумной. Нам надобно выбрать ещё одно орудие. Такое же сильное, как и наша картауна. Полагаюсь тут на ваш выбор. Думаю, в Ланне мы найдём то, что нужно.
Теперь Пруфф уже не сдержал улыбки и воссиял. А как же иначе, коллеги признали его вклад в победу, руководство доверяло ему.
Много ли надо старому артиллеристу?
— Приложу все силы, господин генерал, — отвечал он, так и не прогнав с лица улыбку удовольствия.
— Господин, да вы больны! — брат Ипполит, не стесняясь Брюнхвальда и Пруффа, схватил Волкова за запястье. Подержал так, а потом внешней стороной ладони прикоснулся к его лбу. — Что с вами произошло?
— Ночью в груди заболело, — ответил Волков, чуть смущённый. — А потом в руке. Наверное, это старая рана, ты же помнишь, у меня кости в плече поломаны, я же тебе говорил.
— От костей в плече люди не белеют, как полотно, — назидательно отвечал монах. — Биение в жилах у вас очень слабое. Пойдёмте в шатёр, я осмотрю вас. Уж простите, господа, но кавалеру нужен отдых.
Господа всё понимали, они вставали и кланялись, когда брат Ипполит уводил Волкова в шатёр.
Монах поднимал его руку:
— Так болит?
— Немного. Да, впрочем, нет уже.
— А в груди? Режет? Горит?
— Ночью немного. А сейчас только в пальцы отдаёт.
— Где?
— Тут, — Волков указал место, где ночью чувствовал жжение. — Говорю же тебе, сейчас всё прошло. А бледен я потому, что не спал ночь, да поужинать времени не было.
— Молю Господа, чтобы так и было, — с укором