– Ну хотя бы потому, что она сама его туда направила… Он же не поверил в реальность моих угроз… У них нет повода для конфликта. И потом, Беккер мог стать жертвой своих же немецких клиентов. Им терять нечего…

– Думаю, вы правы. У старухи вроде бы нет оснований желать его смерти. Хотя… Хотя она же знает, что вы пытались именно через Беккера добраться до нее. Вдруг она решила обрубить все концы? Она же не ведает, что вы отказались от поиска архива. Так ведь? Поэтому она может по-прежнему опасаться вас, причем не меньше, чем этого… как его… Мессера, кажется.

Беркас отметил про себя, что Куприн уже дважды усомнился в том, что он оставил намерения завладеть архивом.

Тем временем Куприн снова внимательно посмотрел на Беркаса.

– Впрочем, вы юноша благоразумный и, конечно же, не станете в одиночку затевать эту опасную игру с картинками доктора. Я прав?

Каленин снова кивнул, буквально физически ощущая, как пронзительно и недоверчиво смотрит на него его боннский куратор.

Тот, видимо, почувствовал его неуверенность, но почему-то не стал развивать тему. Он встал, выпил еще коньяку и двинулся к выходу. Уже в дверях он задержался и пристально посмотрел на Беркаса:

– Не открывайте дверь по первому звонку. Тут пригород, места пустынные. Мало ли что… Как, говорите, выглядела фрау Шевалье во время вашей последней встречи?

Каленин вовремя почувствовал ловушку и уверенно ответил:

– Я же видел ее всего долю секунды. Из гардеробной было плохо видно. Заметил только, она очень помолодела. А что, вы ее ищете?

Куприн загадочно улыбнулся, молча пожал Каленину руку и направился к машине.

После его ухода Каленин кинулся в спальню, где оставил альбом и портфель. Он вытащил из портфеля все бумаги, положил их в пластиковый пакет, который принес с собой из кухни, и засунул в тумбочку. Пустой портфель отнес в гараж и бросил за стеллаж, на котором аккуратно были расставлены всевозможные аксессуары для автомобиля.

До завершения стажировки оставалось две недели, и Беркас наконец занялся покупками подарков и сувениров. Он всячески оттягивал этот момент. Было время, когда посещение боннских магазинов вводило его в состояние тихой ярости. Капиталистическая реальность никак не вязалась с марксистским тезисом о ее исторической обреченности. Наоборот, как раз развитой социализм, покинутый им почти год назад, остался в памяти длинными очередями, пустыми прилавками и деградирующей столицей, на улицах которой впервые со времен войны появились беззаботные крысы, нагло обшаривающие подъезды и захламленные помойки. Было обидно… Настолько обидно, что хотелось непременно найти изъяны в сытом и размеренном существовании рейнского городка. И он злорадно подмечал, как не в шутку отпихивают друг друга дородные немки, стремясь первыми проникнуть в магазин ровно в 10:00 в день распродаж и сезонных скидок. «Вот жмотки! – злорадно думал Беркас. – И так ведь все дешево. Так нет же, им еще скидки подавай! Эти за пфенниг удавятся!»

А взять фрау Шевалье! Ну не бедная же старушка! А уже в первый день их знакомства сделала ему замечание, увидев, как он моет посуду. Она посоветовала раковину затыкать пробкой, добавлять в набранную воду моющее средство и в этой мутной пенистой жиже мыть тарелки и чашки.

– А как же потом из них пить и есть? Это же химия! – горячился Беркас.

– Можно слегка ополоснуть или просто вытереть насухо полотенцем. Уверяю вас, это совсем не вредно, – поучала немка, демонстративно переписывая показания счетчика использования горячей воды…

Но всерьез обидеться на немцев и их столицу не получалось. Как ни мучили Каленина идеологические химеры, он медленно и неуклонно влюблялся в город, в его тихую старину, утреннюю умытость и нереальную чистоту улиц.

На улицах Бонна пахло хорошим кофе и вкусными сосисками. Пивные, которые, казалось, встречались на каждом углу, источали чуть кисловатый, дрожжевой аромат пива. Дразняще пахло свежей выпечкой, ванилью и карамелью.

В уличных палатках с раннего утра до поздней ночи продавали разнообразные фрукты, многие из которых Беркас прежде не только не пробовал, но даже на картинках не видывал.

Беркас научился ловить кайф от возможности зайти утром в маленькую кофейню и за чашечкой кофе поболтать с приветливым хозяином, который просил при случае передать привет господину Льву Толстому, о книгах которого он слышал много хорошего и даже видел американский фильм «Война и мир».

…Старожилы учили Беркаса, что покупки для отъезда в Союз – дело очень серьезное. Существовал джентльменский набор того, что рекомендовалось покупать в первую очередь, – в частности мохер, модные шмотки, аудиотехнику и презервативы. Один такой опытный паренек – физик из Волгограда, проживающий в Мюнхене, – наставлял Беркаса:

– Вези только то, что можно потом с выгодой продать! Вот смотри: провез ты, допустим, два кассетника[25]. Заплатил за них пятьсот марок. Один – себе, а другой толкнешь в Союзе за сто пятьдесят рублей. А это по официальному курсу примерно шестьсот марок. Вот и окупил все расходы, да еще сто марок сверху.

– А мохер на кой мне сдался? – удивлялся Каленин.

– Жена вяжет?

– Нету у меня жены! То есть она есть, но мы не живем вместе…

– Плохо! – сокрушался волгоградский физик. – Так бы она тебе свитер мохеровый связала. Выйдет супердешево.

– Зачем мне свитер? – не унимался Беркас.

– Не нужен свитер – продай мохер. Заработаешь – поездку окупишь…

В итоге Беркас на все советы наплевал и составил список родственников и друзей, которые должны были стать счастливыми обладателями немецких сувениров. Против каждого стоял соответствующий подарок. На дедушке, Георгии Ивановиче, Беркас споткнулся. Он решительно не представлял, что можно подарить деду, чтобы попасть в десятку, поскольку сам факт выезда Беркаса в капстрану тот воспринимал крайне негативно. Он вполне серьезно требовал, чтобы Беркас непременно сообщал всем немцам старше сорока лет, что его дедушка «покрошил на войне столько фашистской сволочи, что не хватит места на Центральном боннском кладбище».

– Сочиняешь, дед! – отшучивался Беркас.

– Я сочиняю?! – белел лицом Георгий Иванович, гвардии майор в отставке. – Да наш парашютный гвардейский батальон был придан авиаполку штурмовиков. А знаешь, как они фрицев утюжили? Сотнями за раз! Тысячами!

– Ладно, дед, скажу непременно!

Дед Георгий вроде бы успокоился, но, провожая Беркаса на вокзал, вдруг уточнил:

– Про боннское кладбище не надо им говорить, внучек…

– Ну слава Богу, дед, что ты понимаешь, о чем можно говорить, а о чем нельзя! – искренне обрадовался Беркас прозрению деда.

– Вот я и говорю, маленькое оно, кладбище это. Всех не разместишь…