— Мне кажется, она до сих пор тебя любит.

Он удивился, как мало это недоказуемое тронуло, подкормило его самолюбие.

— Это я к тому, что есть вариант упасть Сигилд в ноги, повиниться, — адвоката беспокоило его молчание, — и подкрепить это какой-то суммой. Но, конечно, она, с ее характером, денег может не взять, оттопчется на тебе, докажет Эрне: победила отца, сам приполз и всё признал, а твой график всё равно не подпишет. Ну что? Идем в суд?

— Да.

— Хочу, чтобы ты понимал: учитывая положение Сигилд, в суде ее раньше ноября мы можем не увидеть.

— Судьи встают на сторону беременных и кормящих?

— Я же говорила: на решение влияет судебная практика, личный настрой и позиция опеки.

Душить судью и органы опеки и попечительства муниципалитета «Смородино»!

— А мнение ребенка?

— После десяти лет учитывают. Почему ты так этого боишься? Неужели ты думаешь, Эрна не захочет с тобой встречаться?

Эбергард думал именно так.

— В конце разговора Сигилд предложила еще одну встречу в опеке: ты, она и Эрна. Она скажет при девочке, что поддерживает твой график, и предложит ей самой выбрать…

— Как ей не жалко Эрну. Я тебе больше ничего не должен?

— В смысле? А. Нет, всё пока в рамках оговоренного гонорара, — закрыла блокнот. — Я с тобой часто разговариваю по вечерам, слышишь?

— Я даже тебе отвечаю, сам что-то спрашиваю.

Вероника-Лариса легко потянулась к нему и поцеловала: спасибо, вот это то малое, что потребуется, не бойся.

— А что ты думаешь про меня?

— Я про тебя еще не думал.

Думал, неправда; девушки одинокие и «не» устроены так: каждого взглянувшего на них, остановившегося рядом превращают, обряжают в «единственную, ту самую любовь», любого — убийцу, садовника, соседа в авиационном кресле, брата мужа, незабытого одноклассника, мрачноватого посетителя питейного заведения, даже (и особенно) парня, при знакомстве сказавшего: ты мне не нужна, вообще не нравишься, я никогда тебя не коснусь — девушка седая или «не», начиная с «а если…», двигаясь с неутомимостью вороватой птицы через «а вдруг…», через «может быть…» к «наверное…» до — «он и только он!» — еще один блестящий металлический предмет в свое гнездо, поиграть, заиграться и порезаться до крови, насыщая и распаляя себя несуществующими подтверждениями и поощрениями (гадания и сны всегда на стороне девушек), они хотят — услышать наконец правду, они стремятся к окончательной ясности, потому, что если уж этот «не он», так, значит, следующий «он» уже обязательно! Все девушки одиноки. Все девушки в семье несчастны. Все девушки недооценены. Недолюблены или любимы не так. Неудовлетворенны. Непоняты. И никому не нужны. Они всегда верят в парней с афиши и в то, что производит такие афиши, до дома престарелых, и дальше еще.

— Знаешь, — жар благодарности, она же — за Эбергарда, не за деньги, — если бы у меня была еще жизнь, я бы на тебе женился.

В ответ — ничего, вечером только прислала «вспоминаю и — мурашки по коже», когда Эбергард уже забыл; а вспомнил и — ничего такого не почувствовал, смотрел на спящую Улрике, притих: как она дышит? — как привык: как дышит Эрна? — такое малозаметное ночью существо, вокруг которого поворачивается мир, — посапывает, катит свое колесико, подымается ракетой в свою единственную высь и взлетит — выше его.

На следующей неделе тяжелой оказалась среда; на восемь тридцать монстр вызвал Гуляева и уничтожил за то, что в подвале сверлили, когда он проводил коллегию, мешал сосредоточиться этот кем-то допущенный звук (сверлили на улице, устанавливая доску почета к Дню города, — так повелел мэр), потом выдернул с городского семинара по инвестициям Хассо и полтора часа с разных сторон, используя выражения «недоносок» и «вонючий лимитчик», орал: как Хассо мог за его спиной назначить совещание по сносу незаконно возведенных строений (хотя сам распорядился его срочно провести)?!! Хассо сдуру отвечал и получил (охранники рассказали водителям): «Ты меня не запутаешь! С кем сговорился за моей спиной?!! Да я тебя уничтожу!! Ты думаешь о своих детях?» — Хассо вышел спокойным, смог равномерно дойти до кабинета, час никого не принимал, первый посетитель спросил на выходе у Зинаиды в приемной: «А что, у вас первый зам бухает? Чой-то он с утра такой?»; после обеда монстр проверил чистоту в туалетах на четвертом этаже и уволил завхоза, сорок минут орал по видеосвязи на вице-премьера Ходырева: «Я знаю о каждом твоем шаге! Я знаю, что ты делаешь в комнате отдыха и с кем! Я знаю, сколько ты в округе квартир нахапал!» — и опять позвал Гуляева и душил так просто, чтобы как-то с пользой провести время до выезда на межотраслевой совет по межрегиональному сотрудничеству; как терпит Гуляев, удивлялся Эбергард, генерал! — на старости лет! да, получил квартиру, да, пообещали еще одну, но ведь это не всё; когда бежал наверх по вызову Гуляева исправляться, «реализовывать», «получать», Анне Леонардовне уже открывал душу еще более раздавшийся, словно обожравшийся Пилюс (чаем его здесь не поили) — вот моя смерть, понимал Эбергард, такая: жирная, лыбящаяся свинья.

— Приехал в воскресенье, посидеть в тишине над планом-графиком обеспечения выборных мероприятий… И крадусь так тихонько вдоль стеночки в своей кожаной курточке, и брюки на мне почти спортивные, и вдруг — префект навстречу! — Пилюс вытаращился на Анну Леонардовну, изобразив ужас, она отвернулась включить чайник. — Я вот так вот, в сторонку, в сторонку, крабиком таким, бочком, за мешок мусора и — стою так, не шевелюсь в своей кожаной курточке и брюках, а он меня так — ма-анит… Думаю: всё. Пропал. Вставит сейчас, за внешний вид, а он: Сергей Васильевич, а пойдем-ка выпьем коньячку. — И солидно поднялся, Гуляев позвал его первым.

Эбергард спросил Анну Леонардовну:

— Опять?

— Сегодня вообще, — Анна Леонардовна подала ему чай, — Алексей Данилович мне, конечно, ничего не рассказывает, но… Пришел такой… Я боялась: инфаркт, — Анна Леонардовна давно уже перестала хихикать, показывать незнакомцам коленки и научилась шептать, — мэр проводил селектор по выборам. Что к двадцати трем в день выборов руководители бюджетных учреждений должны отчитаться, сколько человек из числа сотрудников проголосовали и за кого. А префект Востоко-Севера Орлинков…

— Западо-Юга.

— Наверное. Говорит: а если кто заболеет? Вот тут не мэр… Кто штаб «Единой России» возглавляет…

— Ходырев.

— Пояснил: единственное оправдание — бюллетени. Пусть заранее готовят бюллетени. А наш, он и так Ходырева ненавидит, не разобрал, какие бюллетени, и включился: бюллетени мы, конечно, заранее приготовим, но зачем об этом говорить вслух на селекторе? Ходырев мэру всё заострил и преподнес, мэр вчера нашего поманил и вставил. А виноват кто? Правильно: Гуляев! Идите, Алексей Данилович зовет.

— Ну, думаю, пропал ты, Сергей Васильевич, — не спеша рассказывал Гуляеву Пилюс. — Встал я так тихонько за мешки с мусором, крабиком, затаился, присел даже, не дышу, глядь — а префект-то меня — ма-анит. Всё ведь видит! Ты что это, говорит, там, Сергей Васильевич, ну-ка, хватит работать по воскресеньям, — и издавая шипяще-свистящие звуки, Пилюс безмятежно захохотал.