С утра ждал: милиция обзвонится, но милиция не звонила день и другой, сам отыскал сонный голос женщины-дознавателя.

— Мы ее опросили. Вам по почте будет направлен отказ в возбуждении… Ребенок отправлен на отдых…

— А место? Куда, выяснили?

— Мы не знаем, — дознаватель, видимо, всегда употребляла «мы».

— А для чего еще вы ездили к ней на моей машине? Я же просил только это.

— Ну, я позвоню.

Голос дознавателя перезвонил:

— Не хочет говорить.

— Что мне делать?

— Ну, подавайте заявление об установке местонахождения. Опять через начальника.

— Все хотят денег, — сказал он адвокату.

— Пойми: приезжает женщина-дознаватель, видит плачущую беременную мамашу, которую мучает подонок, бывший муж, бросил ее ради секретарши с длинными ногами. Остановись. У нас есть заявление в милицию — факт для суда расчудесный.

Эбергард еще попросил маму: может, Сигилд скажет тебе…

— Сынок, Сигилд сказала: ты должен позвонить лично, искренне извиниться, а потом она спросит у Эрны, хочет ли она тебя видеть.

И еще через три дня получил эсэмэс от его взрослеющей дочери: «Ты совершаешь большую ошибку, обращаясь в милицию. И подвергаешь беременную маму таким мучениям по жаре. Думаешь, это мама не дает нам видеться? Нет, это мое решение».

— Это не Эрна, — вздохнула Улрике, — за нее кто-то пишет.

В августе — после второго напоминания Хассо всётаки «выкроил», не без недовольства «вырвался» — отмечали в «Пивнушке»; два пенсионера в тирольских шляпах исполняли на аккордеоне и на чем-то струнном мелодии «Крестного отца», Эбергард наворачивал нежную стерлядь значительных размеров, обложенную вареными картошинами и увенчанную шляпками грибов.

Хассо опоздал, конечно, на час и вел себя с такой повелительной важностью, что администратор перехватил у туалетных дверей самого простодушного — Эбергарда и заманил в гардеробный угол, чтобы спросить, не указывая руками, про Хассо:

— Мы все его знаем, конечно. Но всё-таки — как его зовут?

— Его имя лучше не называть.

— Понимаем. А всё-таки?

— Скажу просто: серьезный человек.

— Заместитель министра внутренних дел?

— Нет. Он, скажем так, советник.

— А чей он советник?

— Это неважно.

— Патрушева?

— И других людей.

Администратор хлопал белесыми ресницами в сторону ослепляющего его сияния, чей жар так сладостно терпеть.

Хериберт и Фриц весь вечер ласково разглядывали Хассо:

— Как похудел, — заметил Хериберт. — Смотрел почту — у тебя даже подпись изменилась…

— Стала дороже, — добавил Эбергард.

Хассо подумал, но всё-таки — рассмеялся, и все подхватили — юмор! — и, расслабившись, помрачнев, друзья объявили Хассо: двигают его «на передний край борьбы»; еще более помрачнев, поклялись: Хассо всегда может на них положиться, они рядом; Хассо, набив рот, не позволяя лишних слов, кивал: так; горячо намечали, да хоть в ближайшие выходные, походы на боулинг, катание на лыжах с гор, погружение на затонувшие германские сухогрузы, и посреди второго графинчика водки уже казалось: не расстанутся никогда, жизнь всю, вместе до березки, хотя каждый понимал — не увидятся больше, всё.

— Как там в округе выборы? — тосковал об отчем крае Фриц.

— Трудно, но обеспечим, — подмигивал Хассо, принимал звонки, выходил на воздух для переговоров с уже незнакомыми остальным именами из городских департаментов, возвращался, указывал на Эбергарда: — Про выборы у него спрашивай.

Эбергард подымал брови: ох, да-а… И не успокаивался:

— А скажи, Хассо. А вот если бы никто не узнал, за кого бы ты проголосовал?

— Да все они уроды!

И дождались, заказав сладкое, в стеснившейся, братской тишине, нарушаемой только жадным и благодарным течением крови по внутренним трубкам: Хассо не из соображений «и я не с пустыми руками», а скорее из понятного желания похвастать, показал мобильник, замкнув лбом квадрат сомкнутых голов:

— Подарил ему и охранникам путевку на выходные в Турцию в спа-отель. Видали, какую эсэмэс прислал? «Долетел хорошо. Условия отличные. Целую».

— Так он и Кристианычу, и Сырцовой писал «целую», — подсказал Эбергард.

Хассо чуть было не свернул от внезапной обиды свои обновки, заметив в ближайшем окружении свиные рыла, но Фриц и Хериберт схватили его с двух сторон: да что ты, Эбергарда, что ли, не знаешь? — ну, продолжай, еще, еще, дай нам почувствовать это!

— Говорит: я принимаю вас в свою стаю. Мы — хищники! Того, кто мешает нашему движению, надо загрызть! Вы не представляете. Вчера позвал: выпьем, дорогой Хассо, по рюмочке… Только вам я верю, предатели кругом. Третью ночь, говорит, не сплю. Встаю в пять утра и хожу, хожу, хожу… Не вижу потому что врага. Не могу так. Вот когда вижу, — Хассо выхватил воображаемый клинок, — рублю!!! Только так чувствую себя человеком, — и уехал рано — расписывать почту, осмысливать задачи, поставленные префектом на коллегии по сносу и реконструкции ветхого жилого фонда; провожать отправили Эбергарда — ему нужней.

— Не уволят его? — спросил при объятии Эбергард.

— Никогда. Господи, ну кто может его сковырнуть? Скажи мне, кому по силам?! — и трудно и как-то неумело полез в машину.

Фриц и Хериберт, трезвые и грустные, кофе пригубливали и ковыряли ложками десерт с боков.

— Зря я у него про политику?

— Хассо просто не захотел с тобой говорить об этом.

— Да он просто не думает, за кого бы голосовал. Зачем думать про то, что не имеет значения? А ты, Фриц, тоже не знаешь, за кого бы голосовал?

— Знаю! Но это не значит, что скажу.

Вероника-Лариса объясняла: не люблю телефон; и вызывала его «пересечься и всё обсудить, заодно и пообедаем» по каждому, ничтожному даже… но он радовался ее звонкам и ждал встречи; Эбергарда волновала близость ее тела, кажущаяся доступность и чистота его, жизнь Вероники-Ларисы ничего не просила у него (все остальные ждали, когда Эбергард купит им лекарств и счастье), адвокат обещала победу и всегда улыбалась; всё в Эбергарде восхищало ее: улыбка, любовь к дочери, умение устроить жизнь; когда они встречались, Эбергард словно возвращался в юное, начинающее всё прошлое; и, обсудив дела, они немного болтали «просто так», и Вероника-Лариса всегда оставляла Эбергарду время сказать ей что-то еще дополнительное, особенное или даже сделать — он ничего не говорил и не делал и знал: никогда не дотронется до нее и ничего не скажет — уже хватит.

— Адвоката у Сигилд еще нет. Мы встречались в опеке. Вот ее вариант графика.

Эбергард прочел подчеркнутое: «Встречи один раз в месяц с 15 до 19» — всё, что ему предлагалось, и оглох, и не понимал, что говорит Вероника-Лариса, что-то «ее властность, ее властность…».