Я не сомневался, что ссыльный сейчас уползает прочь, издавая мучительные стоны. На жизнь бедняги слуга, разумеется, не покушался. Но ответы, каких он добивался от своих подопечных, дорого стоили островитянам.

Вот она, главная цель нашего пребывания на острове: поиски меча. Само фуккацу мало заботило инспектора и правительственный надзор в его лице. Как стальной клинок мог попасть на остров?! Через сообщника на Госю?! Кто этот негодяй: стражник? Контрабандист? Шайка, в которую ранее входил кто-то из ссыльных?! Если на остров Девяти Смертей попало оружие – что попадет сюда в следующий раз? Связка дубинок? Плот? Лодка? Что, если в один малопрекрасный день возле заставы берегового поста высадится шайка вооруженных ссыльных?! Искалечат и свяжут стражу, разживутся одеждой и едой, исчезнут в горах и лесах – лови их потом…

Кто за это ответит? Кто понесет суровое наказание?!

Найти перерожденца, в чьем теле обосновался дух убитого Ловкача – не цель, а средство. Шанс добраться до злополучного меча, выяснить способ его появления на острове. Тиба должен знать все, что нужно инспектору

Если бы голову Ловкача не отрубили, а, к примеру, размозжили камнем – никто б и не почесался. Списали бы на несчастный случай и закрыли дело. Фуккацу? Перерожденец все равно останется на острове. Вряд ли он проживет дольше, чем прожил бы Ловкач в своем прежнем теле. Даже если случилось чудо, и Тиба, обманом или уговорами убедив кого-то отрубить ему голову, не утратил лицо, избежав постыдной участи каонай – надзору до того дела нет. С чудесами пусть разбирается служба Карпа-и-Дракона.

Найдут перерожденца – замечательно. Так, глядишь, и до меча доберемся, и до сообщников…

* * *

– Твое имя?

– Дэйки, господин.

– Кем был до приговора?

В тридцать два года он выглядит стариком. Из них Дэйки пробыл на острове около трех лет. Грязно-седые, словно притрушенные пеплом волосы. На лице – да, у Дэйки есть лицо! – глубокие прорези морщин. Кажется, что с лицом поработал резчик-неумеха. Руки – сухая осока. Одежда – лохмотья. В такие городской нищий постесняется обрядиться.

Голос шершавый, надтреснутый.

– Грузчиком в порту.

Сейчас он вряд ли поднимет что-то тяжелее плошки с бобовой кашей. Но о плошке с кашей он может только мечтать.

– За что осужден?

– Воровство, грабеж. Домогательства к жене смотрителя склада.

Пустой взгляд.

– А на самом деле?

Моргает. Во взгляде мелькает живая искорка.

– Разве это важно, господин?

– Я хочу знать.

– Воровство – правда. Остальное – нет.

В воровстве Дэйки уличили честь по чести: свидетели, признание, перечень украденного. Грабеж выглядел бледно. Уверен, смотритель склада приревновал его к своей женушке. Одно воровство, даже вкупе с домогательствами, на убийственную ссылку не тянуло. Смотритель хотел, чтобы наверняка, вот и договорился с кем надо.

Признание – император доказательств. Под пытками сознаешься в чем угодно. На Ловкача, должно быть, тоже грабеж навесили. Удачливый вор не станет грабить в открытую.

Совпадение? Нечто большее?

К сожалению, обычная практика.

Грузчик, значит. В порту. Я вспомнил свою поездку через порт к «Доброму Эбису».

– Если едет конный самурай, грузчик с мешком на плечах уступит ему дорогу? Вот ты бы уступил?

Дэйки усмехается краешком губ.

– Нет, господин. На улице уступил бы. В порту – нет.

– Почему?

– Пусть сам объезжает. Я при деле.

Да, передо мной грузчик и никто другой.

– Ты знал раньше Тибу Ловкача?

– Который голову потерял? Нет, господин. Никогда прежде его не видел.

– А здесь, на острове? Познакомились?

– Нет, господин. Пяти слов друг другу не сказали.

– А другие? С кем он водил знакомство?

– Не знаю, господин. Вроде, ни с кем.

– На этом все. Свободен. Держи…

Вручаю ему жалкий мешочек проса. Дэйки пятится мелкими шажками, прижимает подарок к груди. Кланяется, кланяется. На щеке блестит слеза. Не могу смотреть, не хочу. Отворачиваюсь.

– Следующий!

* * *

Вечером, после ужина, слуга инспектора передал нам с господином Сэки две подробные карты острова Девяти Смертей – копии, разумеется, оригинал остался у него. Инспектор при этом не присутствовал, делая вид, что он здесь ни при чем. Но никто не сомневался, что столь ценный подарок делается по приказу Куросавы. На картах были отмечены тропы, ведущие вглубь острова – известные и безопасные, а также тайные, где стоит поберечься – к крестикам, сделанным красной тушью. Крестиками, объяснил слуга, обозначены труднодоступные пещеры. Там обитают ссыльные, кто по разным причинам сидит в своих укрытиях, считай, безвылазно, выбираясь разве что по ночам.

Чем питаются? Ну, это сложный вопрос.

– Допросить надо всех, – бросил Сэки Осаму, не снисходя до того, чтобы поблагодарить слугу. – Где бы ни прятались. Мы не знаем, по какой причине скрывается тот или иной человек. Возможно, кто-то из них теперь Ямасита Тиба.

Я же отметил, что карты слуга вез с собой в поклаже – не в дороге же он их рисовал? Значит, подготовился заранее, и наши потребности учел. Надо поглядывать по сторонам, чтобы этот предусмотрительный человек, сама серость и бледность, не слишком часто оказывался у меня за спиной.

5

Ищут не там, где велено, а там, где потеряли

– Аризу из семьи Уэта, господин.

Она пытается следить за собой. Обветренное, загрубевшее лицо сохраняет остатки былой миловидности. Волосы уложены в подобие прически. Три самодельных деревянных шпильки. Одежда ветхая, но чистая; прорехи зашиты.

Отвечает вежливо. Кланяется. Но стоит, гордо выпрямив спину, и смотрит с вызовом. У нее есть характер.

– За что осудили?

– За подделку документов, господин.

– Каких?

– Платежные обязательства. Разрешения на строительство.

Она была замужем за чиновником строительной управы.

– Ты подделала подпись мужа?

– Нет, другого чиновника. Муж забыл на столе разрешение с его подписью. Я ее срисовала. Не хотела, чтобы подозрение пало на моего мужа.

Поразительно! Она до сих пор гордится собой! И ведь богато жили, в средствах не нуждались…

– А печать?

– Там был оттиск. Я сумела его перенести. Потом копировала.

– Но зачем?!

– Мне было скучно.

Она пожимает плечами с отменным равнодушием. Презрительно улыбается. Презрение адресовано не мне, а той жизни, какой Аризу жила в семье Уэта. Если в теле женщины обретается Ловкач, то он не вор, а лучший актер столичного театра!