– Сними с головы тряпки.

– Господин?

– Снимай!

– Да, господин. Слушаюсь.

Серая губчатая масса. Плоть дохлого осьминога. Прорезь рта. Две черные дырки – ноздри. Тусклый блеск глаз на дне темных провалов. Лысый костистый череп.

– До ссылки ты был знаком с Ямаситой Тибой? Ты мог знать его под кличкой Ловкач.

У каонай нет лица. На то, что его заменяет, никто не желает смотреть. А я смотрел: и сейчас, и раньше. Приказывал Мигеру снять маску карпа и приучал себя глядеть без содрогания на лицевую плоть. Со временем, задавая вопросы, начинаешь различать изменения: подергивания, появление и исчезновение морщин, движения складок и глазных яблок.

Выражения лица без лица.

Мерзость, да. Но я полагал, что это может пригодиться. Если я научусь определять по лицевой плоти, врет безликий или говорит правду, то с обычным человеком это будет проще простого. Так после упражнений с тяжеленной колодой нести пару ведер воды – отдых. Никогда не думал, что наши с Мигеру беседы пригодятся мне самым непосредственным образом – при допросе другого каонай.

Не Мигеру, напомнил себе я. Это не Мигеру. Передо мной преступник. Дважды преступник. Возможно, трижды, если это перерожденец-Ловкач. И мне повезет, если бывший плотник схож с Мигеру в мимике лицевой плоти.

Книга, которую я научился читать.

– Нет, господин.

Правда. Что-то еще? Нет, не разобрать.

– А здесь, на острове? Ты имел с ним дело?

– Нет, господин. До безликих никому нет дела.

Снова правда. Было бы слишком большой удачей на первом же допросе изобличить перерожденца! Я заглянул в приговор.

– Что ты воровал?

– Еду, господин.

– Только еду?

– Один раз я украл нож.

– Зачем? Хотел продать?

– Нет, господин. Он был мне нужен. Рыбу резать, обувь чинить…

– Рыбу ты тоже воровал?

– Да, господин.

– Обувь?

– Нет, господин. Чинил свою.

– Как звали твою младшую сестру?

Удивление. Растерянность.

– Простите, господин! Но я был младшим в семье. У меня никогда не было младшей сестры. А мою старшую сестру звали Хоши.

Все верно. Без сомнения, передо мной бывший плотник Изао.

– Ловкач Тиба водил знакомство с кем-нибудь на острове?

– Простите, господин. Я не знаю.

Правда.

– Можешь идти.

Он поклонился, едва не переломившись пополам, и заковылял прочь, на ходу обматывая голову заскорузлыми тряпками.

– Следующий!

Этот каонай выглядел покрепче первого. Коренастый, приземистый, он исхудал в меньшей степени, чем Изао.

– Твое имя в прошлой жизни?

– Кэйташи, господин.

– Кем был до того, как потерял лицо?

– Рыбаком, господин.

– За что осужден?

– Контрабанда, господин.

Надо же: каонай-контрабандист! Ты не врешь, безликий Кэйташи: в твоем свитке значится то же самое. Кто согласился иметь с тобой дело?! Контрабандисты в одиночку не работают. Впрочем, если твой подельник не брезглив, то каонай-рыбак, умеющий управляться с лодкой – отличный перевозчик. Кто на такого подумает? Кто вообще обратит на тебя внимание, Кэйташи?

– Что возил?

– Ткани, господин.

Да, все верно.

– Сними тряпки с головы.

– Вам интересно, господин?

Горькая насмешка в голосе. Мне не почудилось?!

– Не твое дело! Снимай!

– Да, господин.

Мерзкая губчатая масса. Та же, да не та. Похоже, я скоро научусь различать каонай по их лицевой плоти.

– Ты был знаком с Ямаситой Тибой, известным как Ловкач? До того, как попал сюда?

– Нет, господин.

Правда? Кажется, да.

– А здесь, на острове? Ты разговаривал с ним?

– Он со мной заговорил, господин.

– Он с тобой?

– Да, господин. Один раз.

– О чем он с тобой говорил?

– Посмеялся надо мной. Сказал, что я дважды неудачник: мало того, что лицо потерял, так еще в бочку с кипятком залез. Это он про остров Девяти Смертей, господин. Еще ногой меня пнул: «Вот тебе на удачу!» И засмеялся.

– А ты?

– Я поклонился, чтобы он сильнее не ударил. И ушел.

– Это все? Больше вы не разговаривали?

– Это все, господин.

Верю. Правда. Выходит, в этом теле тоже нет Ловкача?

– Кто тебя судил и выносил приговор?

Я не спрашивал, как они потеряли лицо. Если Тиба укрылся в теле каонай, он наверняка предполагал, что его спросят об этом – и выяснил ответ заранее. Перерожденца следовало ловить на другом. Ловкач не мог предусмотреть все.

– Судья Накагава, господин.

– На суде опрашивали свидетелей?

– Да, господин. Двоих.

– Как их звали?

– Простите, господин. Я не запомнил. Один был стражник. Второй, кажется, торговец. Да, точно, торговец тканями.

Правда.

– В ссылке Тиба с кем-нибудь сошелся? Завел знакомства?

– Не знаю, господин.

– Встретил старых друзей? Подельников?

– Не знаю, господин.

4

Допросить надо всех!

Солнце в небе перевалило за полдень, когда Сэки Осаму объявил перерыв. Я встал, разминая затекшие ноги, увидел, как старший дознаватель выходит из-за палатки. По хмурому взгляду господина Сэки нетрудно было догадаться, что допросы ничего не дали. Уверен, по моему виду начальство поняло то же самое.

Инспектор Куросава тоже счел нужным прервать свои изыскания.

Ходом наших дознаний инспектор не интересовался. У него была своя цель: поиски меча, которым Тибе отрубили голову. Меч Куросава искал, не отходя от лагеря дальше чем на тридцать шагов, где было обустроено отхожее место. Все остальное время он проводил возле палатки, сидя на плоском камне, застеленном двумя одеялами. Сюда слуга инспектора приводил ссыльных – то одного, то другого, выбирая их как бы случайно. Но я не сомневался, что и слуге, и хозяину отлично известна вся подноготная каждого.

Не знаю, о чем инспектор говорил с этими людьми. Мне не хотелось, чтобы Куросава счел, будто я подслушиваю. После этих допросов часть ссыльных уходила без помех, случалось, что и со скромными наградами. Кое-кого слуга уводил за скалы, подальше от чужих глаз. Глаз, но не ушей – в самом скором времени все начинали слышать вопли, какие издает человек, испытывая сильную боль. Потом слуга возвращался в одиночестве и отрицательно качал головой, поймав взгляд инспектора.