После завтрака, то есть часов в десять, с пунктуальностью, соблюдаемой им во всем (если только его не обуревала какая-нибудь идея научного или нравственного характера), кавалер целовал Луизу в лоб и отправлялся в библиотеку; когда погода была не чересчур уж скверная, он неизменно шел туда пешком как ради удовольствия и развлечения, так и для выполнения гигиенического совета своего друга Чирилло, а путь этот, длиной километра в полтора, лежал между Мерджеллиной и королевским дворцом.

Там по шести месяцев в году жил наследный принц, проводя остальные полгода в Фаворите или в Каподимонте; в течение этого полугода один из его экипажей предоставлялся в распоряжение Сан Феличе.

Живя в королевском дворце, принц около одиннадцати часов неизменно спускался в свою библиотеку и заставал библиотекаря на лесенке за поисками какого-нибудь редкого или нового издания. Увидев принца, Сан Феличе обычно собирался сойти с лесенки, но принц всегда просил его не беспокоиться. Между ученым, взобравшимся на лесенку, и его учеником, расположившимся в кресле, завязывался разговор на какую-нибудь литературную или научную тему. Около половины первого принц уходил к себе. Сан Феличе спускался с лесенки, чтобы проводить его до двери, вынимал из кармашка часы и клал их на письменный стол, чтобы знать точное время, ибо он был любим, а работа так увлекала его, что он мог совсем забыться. Без двадцати два кавалер прятал работу в ящик стола, запирал его на ключ, клал часы в кармашек, брал шляпу, которую нес в руках до самого подъезда в знак уважения, какое в то время истинные роялисты питали ко всему, что относилось к королю. Иной раз, по рассеянности, он шел с непокрытой головой всю дорогу от дворца до дому, а подойдя к нему, дважды стучал в дверь; причем почти всегда это случалось в тот самый момент, когда часы в доме били два пополудни.

Луиза либо сама отворяла дверь, либо ожидала его на крыльце.

Обед всегда бывал уже готов; садились за стол; за трапезой Луиза рассказывала ему обо всем, что она делала, о гостях, посетивших ее, о мелких событиях, случившихся по соседству. А кавалер сообщал об увиденном по дороге, о новостях, полученных от принца, о том, что ему пришлось узнать в области политики, которая, впрочем, не так уж волновала его, а тем более Луизу. После обеда Луиза, смотря по настроению, либо садилась за клавесин, либо брала гитару и напевала какую-нибудь веселую песенку Санта Лючии или сицилийскую грустную мелодию, а то супруги уходили пешком побродить по живописной дороге на Позиллипо или в экипаже отправлялись до Баньоли или Поццуоли, и во время этих прогулок у Сан Феличе всегда находилось время рассказать какой-нибудь исторический анекдот или поделиться тем или иным любопытным наблюдением, причем обширная эрудиция позволяла ему никогда не повторяться и неизменно увлекать.

Возвращались вечером; редко случалось, чтобы кто-нибудь из друзей Сан Феличе или приятельниц Луизы не приходил провести у них вечер: летом под пальмами, где ставился стол, зимой — в гостиной. Из мужчин частым их гостем, если он не уезжал в Петербург или в Вену, бывал Доменико Чимароза, автор «Горациев», «Тайного брака», «Итальянки в Лондоне», «Импресарио в затруднении». Знаменитый маэстро любил послушать отрывки из своих еще не изданных опер в исполнении Луизы, ценя помимо отличной школы, которою она была обязана отчасти именно ему, ее свежий, ясный голос, без фиоритур, что так редко встречается в театре. Иной раз бывал у них юный живописец, блестящий талант, чарующий острослов, отличный музыкант, великолепный гитарист, которого звали Витальяни, как и того мальчика, казненного вместе с двумя другими подростками Эммануэле Де Део и Гальяни, что стали жертвами первой реакции. Посещал их, правда редко, потому что многочисленные пациенты оставляли ему мало свободного времени, также и славный доктор Чирилло, с которым мы раза два-три уже встречались и еще встретимся в дальнейшем. Почти каждый вечер, когда она жила в Неаполе, приходила к ним герцогиня Фуско. Часто бывала женщина, замечательная во всех отношениях, Элеонора Фонсека Пиментель, соперница г-жи де Сталь в области публицистики и импровизации, ученица Метастазио, который еще в раннем ее детстве предсказал ей блистательное будущее. Порою заглядывала к ним также синьора Баффи, жена ученого коллеги Сан Феличе, которая, подобно Луизе, была вдвое моложе мужа и, тем не менее, любила его так же беззаветно, как Луиза любила своего. Собрания эти продолжались часов до одиннадцати, редко дольше. Беседовали, пели, читали стихи, угощались мороженым, сладостями. Иной раз, в хорошую погоду, когда на море бывало тихо, а луна украшала залив серебряными блестками, садились в лодку; тогда с морской глади поднимались к небу чудесные песни, дивные гармонические созвучия, приводившие славного Чимарозу в восторг; или же Элеонора Пиментель, стоя на корме, бросала на ветер, как античная сивилла, строфы, казавшиеся как бы отзвуками Пиндара или Алкея, а ветер развевал ее длинные черные волосы, разметавшиеся по простой тунике в греческом вкусе.

На другой день, с такой же пунктуальностью, повторялось то же самое. Ничто никогда не нарушало и не омрачало эту жизнь.

Как же могло случиться, что Луиза, которую он, возвратясь в два часа ночи, застал в постели спящею безмятежным сном, как могло быть, что она, всегда встававшая в семь утра, в девять часов все еще не выходила из спальни, а служанка Джованина на все его вопросы отвечала:

— Госпожа спит и просила ее не будить.

Но вот пробило четверть десятого, и кавалер уже собирался, не в силах побороть тревогу, сам постучаться в спальню Луизы, как вдруг она появилась на пороге столовой, немного побледневшая, с несколько усталым взглядом, но в этом новом, необычном облике еще более привлекательная.

Он шел с намерением побранить ее и за столь долгий сон, и за беспокойство, которое она причинила ему; но, когда увидел нежную, ясную улыбку, озарившую это прелестное лицо, словно утренний луч зари, он в силах был только любоваться ею; он улыбнулся в ответ, ласково сжал ладонями ее белокурую головку, поцеловал в лоб и в мифологическом стиле, в то время еще не успевшем устареть, любезно произнес:

— Супруга дряхлого Тифона заставляет себя ждать; значит, она наряжалась, чтобы предстать как возлюбленная Марса!

Луиза густо покраснела и склонила головку на грудь кавалера, словно хотела укрыться в его сердце.

— Друг мой, этой ночью мне снились такие страшные сны, что право, до сих пор мне не по себе.

— Неужели эти ужасные сновидения лишили тебя аппетита?

— Боюсь, что лишили, — отвечала Луиза, садясь за стол. Она сделала над собою усилие, но тщетно: ей казалось, будто горло ее сжато железной рукой.

Муж с удивлением наблюдал на нею, а она чувствовала, что под его взглядом краснеет и бледнеет, хотя он смотрел на нее скорее с тревогой, чем с недоумением. Внезапно до их слуха донеслись три размеренных удара — кто-то стучался в калитку сада.

Кто бы то ни был, появление его было для Луизы желанно, ибо отвлекало кавалера от беспокойства, а ее избавляло от смущения.

Поэтому она торопливо встала из-за стола, чтобы самой отворить калитку.