было бы огорчить такое видимое безразличие к разлуке со мной или ее отношение к поездке – ведь это не турпутевка, жизнь ребенка под угрозой! Но все-таки куда больше я радовался ее бодрости и силе: в конце концов, ближайшие месяцы ей придется провести на больничной койке в чужой стране.

Я оставил ей несколько тысяч наличными на расходы, банковскую карту, на которой лежало около семи, и объяснил, что буду отсюда оплачивать ее пребывание в больнице. Чем я могу теперь заниматься и получится ли зарабатывать так же, как раньше, я не знал, но у меня была отложена сумма, которой хватало на четыре – шесть месяцев ее лечения и выхаживания ребенка. Мы поговорили еще немного, отчего-то это выходило натянуто, я видел – ей удобнее молчать. Тогда я встал, поцеловал ее в лоб и вышел.

В последний месяц лета стояла удушливая жара. Перепад температуры после кондиционированных палат был просто невозможным, и я сразу завел машину, чтоб охладить салон. Я подумал о назначенном свидании и достал телефон; вновь радостное возбуждение начало борьбу с уколами совести.

– Скоро буду в парке!

– Я на смотровой площадке, – негромко сказала она.

Дорога до парка казалась мне бесконечной, пробки, машины, люди, светофоры – все мешало мне поскорее увидеть ее. И бесконечно долгое время спустя я бросил машину у въезда в парк и стремительным шагом пошел по центральной аллее. Здесь было удивительно прохладно – деревья отважно принимали на себя солнечный удар августа. Аллея привела к тропе поуже, посреди которой на обрыве была устроена смотровая площадка. Я шел так быстро, как только мог – еще издалека я заметил ее силуэт. Я выходил к ступеням, когда она, опершись на перила, повернула голову в мою сторону, и этот образ навсегда отпечатался в моем сознании. Свободные штаны свисают будто мешком, но не прячут ее фигуры: с каждым поворотом тела ее бедра и ноги показывают свои формы. На ней кеды, она будто школьница, и в то же время легкая майка обтягивала ее полную грудь, отгоняя любые мысли о домашнем задании. Мне казалось, что запах ее кожи я чувствую за десятки метров – незаметно для себя я поднялся по ступенькам и оказался рядом. Ее вьющиеся волосы, глаза, ресницы – все было правдой. Я потянулся к ней, аккуратно захватил ее губы своими, вдохнул ее запах и отодвинул лицо; я не поцеловал ее, но уже знал, что теперь у меня есть такое право. Она открыла глаза.

– Ну как же ты, как…

Она гладила ладонями мое лицо, слезы текли из ее глаз, а я чувствовал нежность, которой не знал прежде. Наверное, я уже любил ее, просто понял это только сейчас, и мне было плевать, что она не принадлежит мне…

Мы бродили по парку, присаживались на скамейки, целовались, я держал ее красивые тонкие кисти. Она была неуправляемо страстной, казалось, она забывала обо всем, поцелуи вызывали такие приливы чувств, что она не думала сдерживать стоны.

Телефон задергался в кармане. Звонил врач:

– Сегодня будет рейс, двадцать два ноль-ноль.

– Понял вас, сейчас проверю готовность аэропорта.

– Помните: машина должна выехать на летное поле!

Я положил телефон и прикинул, кому надо звонить.

– Будет рейс? – Она знала о ребенке все подробности, я обсуждал с ней свои планы, опуская любые упоминания о жене.

– Да, сегодня в ночь отправлю.

– Ну, давай, занимайся. – Она совсем переключилась; с тех пор эту тему мы практически не трогали.

Рейс задерживался на двадцать минут – аэропорт не смог организовать все четко, и машина реанимации долго ждала у ворот спецтерминала – но это было некритично. Чтобы проводить жену и ребенка, я забрался в скорую. Места для меня не хватало, и я, придерживаясь за поручни, присел у внутренней стороны двери на «корме». Над головой нависали дисплеи и трубки, слышались мерные сигналы. Напротив меня, на носилках, лежала жена, вставать ей было запрещено, и в самолет ее отправят в том же положении. Несмотря на жаркий вечер, я приготовил плед. В прозрачном пластиковом боксе с круглым отверстием лежала дочь, утыканная невероятным количеством шлангов, трубочек и датчиков. Мне было тяжело смотреть на это, я невольно отворачивался. В салоне сидели два медбрата и сестра, которая время от времени поворачивала какие-то регуляторы на приборах.

Наконец, в сопровождении машины с желтым маячком мы выехали на стоянку перед летным полем.

– А вот он, наш истребитель! – Врач, важно восседавший на пассажирском месте, махнул рукой куда-то в сторону. Сзади окон не было, мы ничего не видели, но медик заметил какой-то сигнал и начал раздавать инструкции.

– Идем за этой машиной, доходим до трапа и разворачиваемся. Оставляем место для наших дверей и «калитки» самолета.

Сидя сзади, я скорее чувствовал эти маневры, чем видел. Жена спокойно смотрела на меня поверх рук, сложенных над легкой простыней. Захлопали водительская и пассажирская двери, дверь, на которую я опирался, поддалась, и я выпрыгнул навстречу водителю и врачу. Тут же, словно десант, из реанимобиля выпрыгнул весь экипаж, лихо вытянул носилки и разложил колеса. Перед нами стоял один из пилотов и два врача, в белых с синим халатах. За ними виднелся раскрытый мостик, ведущий внутрь самолета. Даже отсюда было видно, что там невероятно тесно, и меня охватило тревожное ощущение. Я повернулся к ней и увидел, что она взволнована, но не паникует. Мы взялись за руки и не отпустили их, даже когда ее перекладывали на другие носилки с плотно прилегающими пристяжными ремнями. Мимо меня пронесли бокс с дочкой – она отправилась внутрь первой; вслед боксу с какими-то бумагами зашел наш врач. Они что-то подключали и смотрели на приборы, затем подписали документы и захлопнули папку. Врач ступил с мостика на бетонку и просто сказал:

– Пора!

Я отпустил ее руку и вытащил из машины небольшую сумку с вещами. Несколько смен белья, легкая одежда, обувь, гигиенические мелочи и компьютер – это были все вещи, с которыми она и ребенок отправлялись за тысячи километров. Носилки вкатили по мостику внутрь самолета, пилот просто поднял трап руками, у меня внутри что-то щелкнуло. Улыбнувшись, он помахал нам рукой и пошел к кабине.

– Отъезжаем! – скомандовал человек в куртке со светоотражателями. Мы вернулись в машину и, постояв несколько минут, подъехали к воротам спецтерминала. Теперь я мог видеть самолет – он как раз начал разбег, сильно ускорился и почти вертикально, в самом деле, как истребитель, взмыл вверх. Я остался один.

Несмотря на то что уже не первый месяц в этой