Вопреки ожиданиям охотников за ифритами, выпущенный из сумки нюшок направился не на север, а на запад. Едва потянув носом воздух, он рванулся к подножию упомянутого уже обелиска, выстроенного в виде ракеты, выбрасывающей струю отработанного титана. За обелиском начиналась тропа, которая через скверик вывела экипаж «Флеша Гордона» прямо на широкую и шумную улицу Академика Королева. Нюшок припустил было вдоль по улице, но был остановлен Христофором.

– Вот еще, ноги бить! – сказал Гонзо. – Москвичи так не делают. Они ездят в общественном транспорте.

Охотники живо запрыгнули в подкативший троллейбус с рекламой полиноидов на боку и расположились на задней площадке, чтобы не ввязываться в конфликт с водителем из-за нюшка и не платить за проезд. Троллейбус быстро покатил по улице Академика Королева в направлении имения графа Шереметева. Нюшку никак не сиделось на месте. Он натягивал поводок и рвался вперед по проходу, будто хотел купить абонементных талонов.

– Это хорошо, – заметил Гонзо. – Значит, мы движемся в нужную сторону.

– По-моему, он стал беспокойнее, – сказала Ольга.

– Еще бы! – согласился Христофор. – Я и сам стал беспокойнее! Мы явно приближаемся к нашим бутылкам. Только вот где они могут оказаться?...

– А что там впереди? – спросила княжна.

– Налево – Останкинская телевизионная башня. И там, кстати, есть ресторан «Седьмое небо»...

– Это хорошо, – сейчас же отозвался граф.

– Как сказать... – Гонзо покачал головой. – Попасть туда не так просто... И если наши бутылки окажутся там...

– То что? – тихо спросила Ольга.

– То я все равно что-нибудь придумаю! – улыбнулся Христофор. – Все же я бы предпочел, чтобы они попали направо – в театр к Николаю Петровичу.

– Кто это – Николай Петрович?

– Граф Шереметев, – небрежно бросил Христофор, – между прочим, мой хороший знакомый. У него прекрасный крепостной театр – вон, видите, за прудом? А какой там буфет! Так вот, с буфетчиком этого театра мы, можно сказать, старые приятели. Если бутылки попали к нему, считайте, что нам крупно повезло...

Но счастье не захотело улыбнуться охотникам на этот раз. Троллейбус остановился как раз между шереметьевским имением и уходящей в облака башней. Раскрылись двери, но нюшок даже не сделал попытки выйти из салона. Его не интересовали достопримечательности ни справа, ни слева, он по-прежнему рвался вперед. Зато на следующей остановке поведение его резко изменилось.

Голос в динамике пробурчал нечто невнятное, но еще до этого нюшок оказался у дверей. Не успели створки раздвинуться до конца, как он уже спрыгнул на тротуар и выдернул следом за собой Христофора. Тот едва устоял на ногах, и сейчас же должен был перейти на бег, потому что нюшок с места развил бешенную скорость. Пугая выходящих из большого, сплошь остекленного здания, он ворвался в ограду, в три прыжка достиг главного входа, зазевавшуюся девицу заставил с визгом отскочить в сторону и, наконец, с ходу ввинтился во вращающуюся дверь. Христофора, мчавшегося следом, чуть не убило тяжелыми лопастями.

В фойе стеклянного здания поневоле пришлось притормозить, так как вооруженная автоматами милиция была нерасположена пускать дальше кого бы то ни было без оформленного соответствующим образом пропуска. Христофор ухватился за перила парадной лестницы и оглянулся в ожидании подмоги. К счастью, бешено вращающаяся дверь уже втолкнула в фойе графа и Ольгу. Они поспешили на помощь Гонзо и все вместе оттащили упирающегося нюшка в сторону – к газетному киоску.

– Ну вот, – мрачно пыхтел Христофор, – именно этого я и боялся больше всего!

– Почему? – спросила Ольга. – Куда он рвется? Что это за здание?

Христофор вытер пот со лба, искоса поглядел на милиционеров, проверяющих пропуска, и, наконец, сказал:

– Это Телецентр. То самое знаменитое «Останкино», куда все так мечтают попасть, чтобы оказаться в телевизоре... Именно поэтому сюда мало кого пускают.

У девушки в фирменном кокошнике с надписью «Царевъ кабакъ» охотники за ифритами получили по порции расстегаев в пластмассовой тарелочке и по стакану кваса со льдом и соломинкой. После этого они уселись на лавке за длинным столом, сколоченным из потемневших дубовых досок, и в молчании принялись утолять голод. Поодаль, за тем же столом, сидело еще немало людей, но в теплом полумраке царева кабака видны были лишь смутные очертания голов да кланяющиеся тарелкам бороды. На все помещение светило лишь одно яркое пятно – подвешенный над стойкой целовальника телевизор. Зато шуму и разговоров было хоть отбавляй. Произносились здравицы и тосты, оловянные чашки ударялись в пластмассовые стаканчики, по временам раздавались взрывы хохота или чья-то заплетающаяся речь. Почтенные горожане величали друг друга по батюшке, непочтенные – по матушке.

Среди общего гомона особенно выделялся резкий раздраженный голос, показавшийся Христофору знакомым. Представительный мужчина в поблескивающей золотом епанче, заросший бородой до самых глаз, так и подсигивал на месте, бросая гневные слова. При этом мегафон, висевший у него на боку рядом с саблей, ударялся о лавку, издавая кастрюльный звон.

– Хрена он основал, а не Москву! – горячился бородач. – Шпана суздальская! На готовенькое пришел. За то его и Долгоруким прозвали. Как увидит у соседей что пригожее, сейчас ручонки свои и протя-ягиват!

Бородач показал, как протягивают ручонки, при этом ловко подцепил с дальнего конца стола головку маринованного чеснока.

– Да бог с ним! – отозвался на это дьячково-сладкий тенорок. – Плюнь, Степан Иванович, не кручинься. Мы ему ночью на памятнике слово соблазнительное напишем. Выпей лучше Кремлевской...

– Де-люкс? – уточнил Степан Иванович.

– А де ж еще, – заверил тенорок. – Аккурат, де люкс! Здрав буди, боярин!

Бородач, отставив мизинец со сверкающим лалом, выплеснул в рот лафитный стакан водки и захрустел чесноком.

– У меня терема были, каких потом до Ивана Калиты не было, понял? – за чесночным хрустом голос Степана Ивановича потерял членораздельность, но собеседник, видимо, уже не раз слышал эту историю и кивал в нужных местах.

– А что изоб, клетей да мелкой постройки, – продолжал боярин, – то и не сосчитать!

– О чем говорить! – поддакнул тенорок.

– Ты понимаешь? – Степан Иванович ухватил его за рукав и подтянул поближе к себе. – Москва эта ваша... то ж все моя вотчина! Все шесть сел, – он выпустил рукав и принялся загибать пальцы. – Кудрино... Сушево... Симоново... Высоцкое... и Воробьево. Шесть! – боярин показал собеседнику кулак, потом разжал пальцы, подумал и добавил:

– А! Еще Кулишки! Правильно, шесть. По всей Яузе – челны да ладьи. На Москве-реке, каб не разливы да не топи, у меня бы пристаней больше было, чем на Волге! .. Ну и ка-анешно! Слетелись вороны. Пожаловал князюшка, как снег на голову, да еще дружков привез, Славку северского со товарищи!