– Я надеюсь, что когда-нибудь вам отрежут ваши отростки и пришьют ко лбу. Тогда вам обоим, извратам, сподручнее будет друг друга трахать! – Ресонг постарался, чтобы голос звучал как можно более ядовито и, похоже, достиг результата. Мужчины посерьезнели, их глаза полыхнули ненавистью, но они ничего не сказали. Молча подтолкнули Ресонга к выходу на арену и закрыли за ним дверь. Там, на арене, его будет ждать раб, снимающий замки, – все, как всегда, обычно. Привычно.

Усмехнулся – человек ко всему привыкает. Даже к такой жизни. Спишь, ешь, испражняешься… убиваешь.

Впрочем – а разве он не так жил? Ради чего вообще жил? Кто может сказать? Вот Морна – у той какие-то идеалы, цель… клятва! Ради которой она готова угробить своего любимого и саму себя. Клятва! А у него нет какой клятвы. Ничего нет. Кроме странного чувства, которое почему-то именуют «любовь»!

А может, это болезнь? Ну как может нормальный, виды видавший мужик вдруг послать подальше всю свою жизнь и умереть ради какой-то там бабы?! Ведь, по большому счету, они все одинаковы – ноги, задницы, сиськи… дырки. Закрой глаза, и ты не поймешь – кого трахаешь! Если, конечно, тухлой рыбой вонять не будет, как вчерашняя. Еле преодолел себя. Брезгливый, и всегда был брезгливым. Таких баб только по пьянке трахать, и от большой голодухи. Морна всегда пахла благовониями, маслами ароматическими, чистым телом, травами и чистым женским потом… Морна, Морна…

Вздохнул и пошел по длинному сводчатому коридору туда, где светилось пятно выхода. Что там эти твари приготовили?

А приготовили «твари» четверых парней – молодых, крепких, шустрых, татуированных с ног до головы. По пояс голые, как и Ресонг, они блестели влажной кожей в свете факелов и ухмылялись – совсем даже не белозубой улыбкой. Зубы черные, будто их нарочно покрасили.

Такой цвет зубов бывает у тех, кто регулярно употребляет наркотическую жвачку, именуемую тут, на островах «жеволь». Смесь местного наркотика, добываемого из деревьев с плотными, мясистыми листьями, наркотических грибов, глины и ароматических добавок. Именно грибы давали черный цвет, въедаясь в эмаль зубов, будто краска в кожу курток. Если пожевать жеволь, долго не спишь, в теле бодрость, увеличивается скорост, и почти совсем не чувствуется боль. Нет страха, нет сомнений – убивай, круши, насилуй, – эта смесь служит еще и усилителем мужской силы. Пожевал – и сутки напролет трахай девок, пока они не взвоют.

Ресонг пробовал эту пасту. Но только один раз. Его пугала власть наркотика над разумом, когда ты вроде бы и понимаешь, что творишь, но поделать с собой ничего не можешь. Рес даже вспоминать не хотел, что творил под наркотой в тот раз, когда поддался на уговоры товарищей по экипажу. И потом много раз видел, что наркотик делает с человеком. Страшное, гадкое зелье!

Эти люди точно были под наркотой. Мало того, что это молодые, сильные, умеющие обращаться с оружием парни, так еще и под жеволем.

У Ресонга сердце кольнуло тоской, и он понял – все! Конец! Его решили разделать, как свинью! Мол – другим будет урок!

И место тоски заняла ярость. Холодная, ясная, не затмевающая разум, а придающая сил, заставляющая думать и двигаться быстрее, чем в обычных условиях. Чем в обычном бою. Обычно – есть возможность сбежать, отказаться от драки, как-то уклониться от того, что тебе предстоит, но тут – нет. Никаких вариантов. Или убьешь, или будешь убит. Подстегивает, однако! Когда падаешь в воду – тут уже или плывешь, или тонешь! А тонуть-то не хочется!

Блеск! Звон! Выбросили мечи!

Рванулся, как никогда не бегал! Даже в детстве, когда упер пирог у пирожника и тот гнался, нависая за спиной, как карающая десница богов!

Успел на секунду раньше преследователей, хватанул длинный, прямой, слегка загнутый возле острия клинок, мгновенно обернулся и секанул первого, кто успел подбежать и уже разгибался с мечом в руке. Клинок с хрустом врезался в бритый череп, татуированный синей паутиной, загудел, едва не вырвавшись из рук. С ходу другой рукой подхватил меч убитого, выпавший у того из руки, и опрометью кинулся на противоположную сторону арены, слыша позади топот преследователей.

Они бежали нестройно – вперед вырвался молодой невысокий парень, часто перебиравший мускулистыми ногами, – он был в одной набедренной повязке в отличие от остальных соратников. Другие растянулись цепочкой, чуть приотставая, на несколько шагов позади первого. Куда денется? Чего спешить? Прижать к барьерам и разделать, как свинью! Тем более что первому – все шишки. Ну и почет, да! Но шишки. Вот когда жертва устанет, тогда и можно с ней позабавиться…

Ресонг неожиданно повернулся, бросился к быстроногому, изобразив удар в голову правой рукой, неожиданно ударил левой, подсекая ногу противника и уносясь в противоположную сторону той, куда бежал раньше.

Парень тонко заверещал, из надрубленной мускулистой ноги фонтаном брызнула кровь. Удар вроде и не сильный, но с потягом, разрубил до самой кости. Боец завертелся, схватившись за ногу, потом упал, стягивая края раны и пытаясь остановить смертоносное истечение жидкости. Ему частично это удалось, но кровь все-таки просачивалась через сомкнутые пальцы, струйкой текла по запястью и растекалась по груди парня широкой рекой. Он будто оделся в красную рубаху, и в глазах его застыли страх и понимание того, что все для него кончено. И несмотря на это понимание, все равно пытался удержать последние капли жизни, последние секунды существования, которое и жизнью-то назвать можно было с большой натяжкой.

Два! – мелькнуло в голове у Ресонга, когда он подбежал к стене, над которой выл, бушевал океан голов, исторгающих из себя брань, вопли, смех, рев, рычание, будто здесь собрались не люди, а стая безумных кровожадных обезьян, для которых нет лучшего зрелища, чем драка зверей-соплеменников.

Впрочем, оно так и было. Нет зрелища лучше, чем то, когда ты видишь, как гибнет человек, существо твоей стаи. А ты остаешься живым и здоровым, в очередной раз представив себя на его месте, с радостью осознав, что беда случилась не с тобой, что он там, истекает кровью, а ты сидишь тут, жуешь жвачку – и ничего плохого с тобой не случилось и не случится. Кроме палок за плохое мытье палубы да поноса от несвежей солонины.

Двое оставшихся на ногах бойца были самыми опытными и умелыми. Так и бывает всегда. Почти всегда. Вначале гибнут самые неловкие, новички, нетерпеливые и неудачливые. Остаются ветераны, знающие толк в бою. Но и для них удача не пустой звук. Как бы ты ни умел ловко скакать с мечом в руках, всегда есть шанс, что наступишь на камешек, споткнешься и меч новичка-противника радостно воткнется тебе в кишки. И будешь ты умирать долго, трудно, проклиная тот день, когда решил следовать дорогой воина. Став разбойником, грабителем с тракта или же, наоборот, – охранником одного из караванов жирных купчин, которые даже не вспомнят о тебе, когда ты отдашь душу богам на заплеванной и загаженной дороге, ведущей из ниоткуда в никуда.

Эти двое не считали Ресонга новичком и были вдвойне осторожнее, чем обычно. Подходили медленно, с двух сторон, зажимая его в клещи и следя, чтобы он не проделал ту же штуку, что и несколько минут назад. Но Ресонг и не собирался бежать. Сколько можно бегать? Двое – это уже можно, это уже нормально.