Пока костер горел, а небо темнело, Мария и Фэйт сидели в саду, первый раз вместе за последние пять лет, ощущая неловкость, словно они не были знакомы. Теперь, когда она вновь оказалась с Марией, Фэйт решила расспросить мать о том, что ее мучило.

– Марта сказала, что ты отдала меня ей, потому что не хотела быть со мной.

– Меня отправили в тюрьму, а она обещала, что будет заботиться о тебе, пока я не смогу вернуться и тебя забрать.

– И ты ей поверила?

Глаза Фэйт сузились. Дочь недоверчиво глядела на мать. Иногда Фэйт задавала себе вопрос: не были ли справедливы некоторые утверждения Марты? Чудовище понемногу подчиняет тебя себе, настаивая, что ты должна поступать правильно, не смеешь противиться, не можешь проявлять чувства. Если не будешь бдительна, начнешь верить сказанному. Никому ты не нужна, никто больше о тебе не позаботится, без нее ты ничто, пустое место.

Мария оттянула воротник платья, чтобы Фэйт могла видеть след от веревки.

– Они пытались меня повесить. Мне не к кому было обратиться за помощью, и я не хотела, чтобы ты сидела в тюрьме.

– Но именно там я оказалась, – тихо сказала Фэйт. Ее глаза гневно блеснули. Она ковырнула черную отметку на руке – это стало нервной привычкой. – Я не могла убежать. – Фэйт подняла руки, чтобы мать увидела на ее запястьях шрамы от железных браслетов. – Она держала меня в наручниках.

Мария винила себя за все, что случилось, а больше всего за то, что доверилась Марте. Иногда бывает так трудно увидеть суть другого человека, особенно если он задался целью одурачить тебя и прячет свои истинные намерения под маской фальшивой доброты. Даже ведьму можно обмануть.

Фэйт кивнула в сторону сарая, где Финни хлопотал вокруг своей лошади.

– Это он распилил железо на моих руках. Мы обязаны наградить его за это. Он заслуживает всего, чего бы ни пожелал, и ты должна это устроить. Не хочу, чтобы меня считали лгуньей.

– Конечно. Я это сделаю.

У Марии возникло странное смутное чувство. Ее девочка была сложным созданием, но определенно обладала могуществом.

Фэйт о чем-то думала, закусив губу.

– Если человек отнял у кого-то жизнь, он должен платить за это?

Финни занялся мытьем фургона, таская воду ведрами из колодца. Мария предположила, что именно его имела в виду Фэйт, задав вопрос об искуплении.

– Он убил Марту?

– Нет, это была я, – решительно заявила Фэйт.

В бледно-серых глазах девочки стояла темная пелена – знак вины. Но она ведь была еще ребенком.

– Нет, – возразила Мария. – Ты этого не делала.

– Наверное, я это сделала, – призналась Фэйт. – Наблюдала, как она умирает. Могла бы вытащить ее, когда начался прилив, но оставила погибать, когда вода стала подниматься.

Мария чувствовала, что винить во всем следовало только ее. Она вспомнила булавки, восковую фигурку и огонь, который ее расплавил, превратив в черную лужицу, когда прозвучало имя Марты. Ты получаешь то, что даешь. Идешь в темноте, и тьма остается внутри тебя.

– Я хотела, чтобы она захворала, и пыталась вызвать болезнь, – сказала она дочери. – Использовала магию, к которой мы никогда не должны прибегать.

– Что это за магия? – спросила Фэйт. Ее глаза загорелись.

Мария покачала головой.

– Мы не должны это обсуждать.

Фэйт показала матери красное пятно на ладони, которое появилось, когда она вышла из ручья на равнину, подальше от приливной волны.

– Брусок черного мыла должен смыть это без остатка, – сказала Мария. – Ты не несешь ответственности за эту смерть. И я, наверно, тоже. Чего бы мы ей ни желали, на самом деле Марта Чейз сама определила свою судьбу.

Фэйт вызывающе передернула плечами. Она точно знала, что сделала.

– То, что ты приносишь в мир, возвращается к тебе в тройном размере. Я смотрела, как она умирает, и была в этот миг счастлива.

Фэйт прошла через врата мщения и лишилась детства, но по-прежнему была юной, и у нее было время, чтобы исправить свою жизнь.

– От каждой беды существует лекарство, – сказала Мария, обнимая дочь.

Пусть любовь исцелит то, что было разрушено, пусть она откроет дверь для надежды на будущее. Время прошло слишком быстро, но оно еще не истекло. То, что сделано, не воротишь, но теперь они на Манхэттене, под Небесным деревом, и после стольких лет разлуки вместе.

* * *

Фэйт пришла в восторг от маленькой комнаты под свесом крыши, ждавшей ее со дня покупки дома. Она была спланирована специально для ребенка, но ей очень нравилась, хотя ее мысли и эмоции были уже совсем не детскими. Фэйт чувствовала себя там уютно, и на мгновение могла снова представить себя той маленькой девочкой, которой когда-то была. Она улыбалась, взяв в руки куклу, которую любила в раннем детстве, когда была совсем крошечной.

– Я помню, что ее сделал для меня Коко. Бедный Козлик! Хотела бы я знать, что с ним случилось.

– Ну, бедным его не назовешь. Это его дом.

– Неужели?

Фэйт заинтересовало кольцо на руке матери, и она гадала, что за мужчина его подарил. Она привыкла вглядываться в подробности, пусть даже самые незначительные, от них во многом зависела ее жизнь: незапертая дверь, открытое окно, мята или американский лавр, растущие на обочине дороги, прищуренные глаза приемной матери, когда та начинала сердиться.

– Ты его жена? – спросила Фэйт.

– Кольцо – всего лишь подарок на память, ничего больше. Я никогда не стану ничьей женой. Я жива, потому что Самуэль Диас подменил веревку, когда меня вешали, но, прежде чем прыгнуть с помоста, я произнесла заклятие, что любой мужчина, который влюбится в женщину из рода Оуэнс, погибнет. Я сделала это, чтобы защитить всех нас.

– Меня это не волнует, – заявила Фэйт. – Никогда не хотела влюбляться. Но мне жаль бедного Козлика. Он всегда тебя любил.

– Но ты ведь была совсем крошкой и не могла ничего знать о его чувствах.

– Я помню, как он смотрел на тебя и как обиделся, когда ты над ним подшутила.

Мария пыталась вести этот разговор в менее серьезном тоне.

– Что ты знаешь о любви?

– Только одно: не хочу иметь к ней ни малейшего отношения.

Фэйт пришла к такому выводу за время, проведенное с Мартой, которая то и дело заявляла о своей любви к ней: «Ты моя дочь, сейчас и навсегда. И ничья другая. Запомни это». Марта никогда не видела следов жгучей ненависти, таившейся глубоко в глазах Фэйт, та всегда была идеальным ребенком, избегая наказаний. Ее не запирали на ночь в темном погребе, не стегали прутом, но любовь во всех проявлениях пугала Фэйт. Она не была уверена, что способна питать к кому-то нежные чувства, даже к собственной матери, которая баловала ее: пекла яблочный пирог, заказывала новую одежду у портнихи, касалась ее руки всякий раз, когда Фэйт была поблизости. Девочка держала мысли при себе, как и все годы, проведенные в Бруклине. Теперь, когда железные браслеты пропали, Фэйт могла наблюдать, что творится в сердцах людей. Увиденное ее разочаровывало.