О Сталине и Гитлере — что порознь, что в сравнении — написано так много, что тема набила оскомину. Однако без главы о диктаторах нам не обойтись.

Они всегда считали друг друга если не врагами, то противниками. Дополнительные мотивировки для войны им не требовались. Осенью 1943 г. Гитлер говорил своему министру иностранных дел: «Знаете, Риббентроп, если я сегодня и договорюсь с Россией, то завтра снова схвачусь с ней, иначе я не могу!» (1). Этому «принципу» фюрер был верен всегда.

С дружбой было сложнее — за ней должен был стоять глобальный расчет. Их сближение в августе 1939 г. вызывало у современников — будь то французский писатель Пьер Дрие Ля Рошель или румынский дипломат Григоре Гафенку — одну устойчивую ассоциацию: Наполеон и Александр в Тильзите (2). Дальнейший ход событий оправдал эту аналогию.

21 августа Шуленбург вручил Молотову перевод[47] личного послания Гитлера «Господину И.В. Сталину»:

«1. Я искренне приветствую заключение германо-советского торгового соглашения, являющегося первым шагом на пути изменения германо-советских отношений.

2. Заключение пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгий срок. Германия, таким образом, возвращается к политической линии, которая в течение столетий была полезна обоим государствам. Поэтому германское правительство в таком случае исполнено решимости сделать все выводы из такой коренной перемены.

3. Я принимаю предложенный Председателем Совета Народных Комиссаров и народным комиссаром СССР господином Молотовым проект пакта о ненападении, но считаю необходимым выяснить связанные с ним вопросы скорейшим путем.

4. Дополнительный протокол, желаемый правительством СССР, по моему убеждению, может быть, по существу, выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично. Иначе германское правительство не представляет себе, каким образом этот дополнительный протокол может быть выяснен и составлен в короткий срок.

5. Напряжение между Польшей и Германией сделалось нестерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день. Германия, во всяком случае, исполнена решимости отныне всеми средствами ограждать свои интересы против этих притязаний.

6. Я считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг к другу является целесообразным не терять времени. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа. Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол. Более продолжительное пребывание министра иностранных дел в Москве, чем один день или максимально два дня, невозможно ввиду международного положения. Я был бы рад получить от Вас скорый ответ. Адольф Гитлер».

Персональное обращение Гитлера к Сталину, формально не занимавшему никаких постов в правительстве, было впечатляющей и результативной стратегемой: «Это послание стало вехой в мировой истории — оно отметило момент, когда Советская Россия возвратилась в Европу как великая держава. До того ни один европейский государственный деятель не обращался к Сталину лично. Западные лидеры относились к нему так, как будто он был далеким, да к тому же малозначительным, бухарским эмиром. Теперь Гитлер признал в нем правителя великой страны» (3).

Сталин порадовал Гитлера — уже через два часа Шуленбург получил лаконичный и деловитый ответ:

«Рейхсканцлеру Германии господину А. Гитлеру.

Благодарю за письмо.

Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами.

Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях между собою. Согласие германского правительства на заключение пакта ненападения создает базу для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими странами.

Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа. И. Сталин».

Это был первый прямой контакт вождей. Но что было раньше? Отдельные противоречивые свидетельства можно не принимать в расчет, поэтому начнем со знаменитого доклада Сталина на XVIII съезде ВКП(б) 10 марта 1939 г.

За резкой и предельно конкретной филиппикой в адрес «агрессоров» последовала не менее резкая критика политики «невмешательства», «большой и опасной политической игры» «неагрессивных государств» (там же содержалась ставшая знаменитой фраза о «любителях загребать жар чужими руками»). Сталин действительно предупредил «западные демократии», что разгадал их возможный маневр по вовлечению Германии и Японии в войну против СССР. В докладе можно усмотреть намек на то, что для войны между СССР и Германией нет других оснований, кроме «агрессивности» Германии и «подталкивания» со стороны «демократий», но о возможности сближения с Берлином там ни слова. Это потом, чествуя Риббентропа в Кремле после подписания пакта о ненападении, Молотов подчеркивал гениальную прозорливость Сталина и приписывал ему инициативу в нормализации отношений, выдавая желаемое за действительное.

По свидетельствам Шнурре и Хильгера, ни Гитлер, ни Риббентроп не имели представления о речи Сталина еще 10 мая, т. е. два месяца спустя, и заинтересовались ей только после личного доклада дипломатов. Поэтому содержащиеся в записках Риббентропа утверждения, что он уже в марте услышал в речи Сталина «желание улучшить советско-германские отношения», «ознакомил фюрера с этой речью и настоятельно просил его дать мне полномочия для требующихся шагов», являются мудростью задним числом (4). Шуленбург уже 13 марта подробно изложил внешнеполитический раздел доклада, заметив, что «ирония и критика Сталина были куда острее направлены против Британии, точнее, против находящихся там у власти реакционных сил, нежели против так называемых агрессивных государств, в частности Германии» (5). Ссылаясь на неизданные германские документы, польский историк С. Дембски сообщает: «В первом сообщении о выступлении Сталина, подготовленном в германском посольстве 11 марта 1939 г., было отмечено, что, по мнению советского вождя, „антикоминтерновский пакт“, скорее, направлен против демократических держав, чем против Советского Союза». Однако последующие отчеты и прогнозы Шуленбурга обращали главное внимание не на некие авансы в сторону рейха, а, напротив, на намерения СССР поддерживать народы, ставшие жертвами агрессии. «По крайней мере первоначально, именно этот отрывок выступления Сталина Шуленбург считал самым важным» (6).