Это один из важнейших общественных институтов, основа и фундамент всех прочих; матримониальный союз – это естественный, общественный и гражданско-правовой институт. Не буду сейчас углубляться в этимологию слова «матримониальный», напомню лишь, что оно восходит к латинскому выражению matris munium, что означает бремя, возлагаемое на мать: имеются в виду усилия, которые последняя совершает в момент производства на свет отрока, что является конечной теологической целью сего таинства. Мы обязаны святому Фоме Аквинскому одним из первых определений трех основных целей этого таинства: продолжение рода, воспитание потомства и взаимная помощь, равно как и условий, необходимых для выполнения вышеозначенных целей: единение, плодовитость, нерасторжимость, религиозность, законность. Внимая сим словам, сеньора Элизенда Вилабру разложила на алтаре памяти свой брак с Сантьяго, свою любовь к Ориолу, единственному мужчине, которого она считала уникальным и неповторимым, и свою связь с этим сукиным сыном Кике Эстеве. И позволила себе проронить строго отмеренную слезу, скорее по себе самой, чем по тому «да», которое вот-вот должны были произнести перед алтарем новобрачные. Марсел – потому что у него не было альтернативы, ибо от непререкаемых указаний матери невозможно уклониться, хотя что уж там говорить, телка просто обалденная, но очень уж досадно жениться, связывая себя по рукам и ногам, когда ты так молод, на что Кике или любой другой конфидент его последней отчаянной холостяцкой недели возражал ну, дружище, ты же знаешь, у всех нас когда-то настает такой момент, это нам на роду написано. А Мерче – потому что знала, что связывает свою жизнь с одним из самых крупных состояний страны, по словам некоторых знакомых, даже более надежным, чем Банк Испании. Марсел полагал, что ему удалось сохранить в тайне один из самых больших секретов, которые ему когда-либо получалось утаить от матери: он был влюблен в Мерче, хотя и не хотел на ней жениться. Да, он был безнадежно влюблен. Период ухаживания прошел без сучка без задоринки, быстро и продуктивно, всего с парой каких-то смешных ссор и даже почти без тайных встреч с любовницами. Он даже с удивлением отметил про себя легкое попискивание угрызений совести, когда отправлялся на свидание с Лизой Монельс, чтобы попрощаться с ней, ибо Мерче не заслужила этого. Но в любом случае он должен был достойно завершить сей эпизод своей жизни, ведь он все-таки был джентльменом. К тому же Лиза трахалась как богиня. Да и вообще, в жизни нельзя закрывать все двери. И пока Мерче ничего не знает, это не причинит ей вреда. Клянусь, Лиза, я тебе непременно позвоню.

– Что?

– Теперь вы должны сказать да, я люблю.

– Да, мама.

Видишь, дорогой? Теперь он женат. И очень удачно женат, на мой взгляд.

В качестве заключительного аккорда – официальный снимок, запечатлевающий кульминационный момент блестящей церемонии, благородный жест молодого Вилабру, надевающего кольцо на палец несчастной невесты. Согласно информации нашего специального корреспондента из монастыря Монтсеррат, первоначально рассматривалась возможность проведения церемонии аббатом самого монастыря, епископом Сеу или монсеньором Эскрива де Балагером. Тем не менее мессу отслужил скромный молодой сельский священник, отец Фернандо Релья, – жест, который, несомненно, только делает честь старинному роду Вилабру. Несмотря на молодость, отец Релья – блестящий теолог, разве что немного нудный, поскольку проповедь у него, откровенно говоря, получилась тяжеловесной; он служит настоятелем приходской церкви Сант-Пере в Торене, далеком идиллическом местечке в Пиренеях, получившем известность в цивилизованном мире благодаря своим великолепным спортивным сооружениям, предназначенным для горнолыжного спорта, который с каждым днем завоевывает все большее число поклонников в нашей стране. Все приглашенные в высшей степени благосклонно восприняли тот симпатичный факт, что совершающий богослужение каноник служит настоятелем в скромном приходе, являющемся колыбелью семейства Вилабру.

Позднее, во время частной аудиенции у отца настоятеля монастыря, сведения о которой не просочились в прессу, приор принял новобрачных, а также мать и двоюродного деда жениха. Отец Аугуст Вилабру, не выпуская из дрожащих рук дубовую трость с набалдашником из слоновой кости, молча, поклоном головы поблагодарил отца настоятеля за особое расположение, ибо, благословив новобрачных, тот подошел приложиться к его морщинистой руке. Между тем сеньора Элизенда велела злосчастной паре вернуться в храм, дабы завершить утомительную, но необходимую фотосессию с приглашенными, поскольку в противном случае мы здесь до рассвета проторчим. Наконец они остались втроем.

– Сколько, вы говорите?

– Девяносто три, святой отец.

– Да, мало кто достигает его возраста, да еще при его здоровье и удали.

Это была ложь. Милосердная, но ложь, ибо сеньору аббату хорошо было известно, что еще в конце пятидесятых годов отец Аугуст опубликовал свое последнее сочинение, посвященное применению производных к теореме о конечных приращениях, и после тяжелого криза, случившегося с ним три года тому назад вследствие апоплексического удара, так и не смог вернуться к прежнему состоянию, с трудом осиливая теперь даже молитвенник и, как максимум, немного размышляя о свойствах простых чисел. Чего святой аббат не знал, так это что апоплексический удар был единственным ответом смертной плоти каноника на яростную дискуссию, которая произошла у него с дщерью очей его, с алмазом, который я превратил в великолепный бриллиант, но который потом по неведомым мне причинам (felix qui potuit rerum cognoscere causas) обратился в смертоносный перстень, таящий в себе зловещий яд, что убивает в мгновение ока. Та, кого я взрастил в любви к Богу и Святой Матери Римско-католической апостольской церкви, в почитании духовного наследия святого отца Энрике д’Оссо, чью заслуженную беатификацию мне уже не суждено увидеть своими глазами, в почтении к великому делу Божественного творения… Она, моя духовная дщерь, надежда моей старости, которая не пожелала углубляться в математику, а предпочла посвятить себя умножению своего состояния; наиумнейшая из всех известных мне женщин, превратившаяся в дьявольски коварную особу… она навсегда повергла мою душу во мглу. Однако святой аббат ничего об этом не знал. Впрочем, пока никто не знал и о том, что сей печальный опыт вскоре повторится. В ответ на проявление благосклонности со стороны приора каноник ограничился тем, что сделал свободной рукой неопределенный жест, который мог выражать все что угодно. Отец настоятель непонимающе улыбнулся, а сеньора Элизенда насторожилась. Потом, после паузы, произнесла своим мягким, проникновенным голосом дядя хочет напомнить о вашем обещании поспособствовать продвижению дела о беатификации Досточтимого Ориола Фонтельеса.

– Но я…

– Помолчите, дядя, позвольте высказаться сеньору аббату… – заботливым тоном, с почтением склонившись к сидевшему на стуле священнику, произнесла она.

Сердце отца Аугуста бешено заколотилось. В надежде преодолеть преграду, воздвигнутую Элизендой, и привлечь внимание приора он робко поднял палец, но аббат не заметил его жеста. Хотя, надо сказать, если рассуждать по всей строгости, сей робкий жест протеста был грехом, и, стоя пред вратами смерти, каноник не желал брать на себя вину за тягчайшее преступление – разглашение информации, которая достигла его ушей посредством страшной тайны исповеди. А посему он предусмотрительно опустил палец.