— Это не я. Природа, — старуха пожала острыми плечами и положила Иннину фотографию в свою пачку. — Кто я — чтобы делить?

«Природа?.. При чем здесь?.. Что — по национальностям?..»

Таракан усмехнулся, словно расслышал Чибисовы мысли:

— У ентих одна нация: зека-зека. Значит, считай, все — русские, — приложив к уху, он тряс коробком.

Старуха вздернула подбородок:

— Тебя послушать, будто русские — одна нация.

— А чего же? — Таракан набычился. — Ясное дело, одна.

— Может, когда и была… До вас…

— И до нас, и во время нас, и всегда, — тараканьи глаза брызнули голубыми искрами.

— А их ты спросил? — острым пальцем она ткнула в свою пачку. — Может, они не желают — с твоими?

— Это мои с твоими не желают! — ребром ладони он жахнул по столу. — Жела-ают! Не жела-ают! Да кто их, мертвяков, спрашивает?!

— И спрашивать нечего: всё и так видно — на глаз, — старуха приосанилась.

— Глазастые, значит? Справедливости дожидаетесь? — Таракан разогнул спину. — Ну гляди, гляди… Что высмотришь — всё твое.

— Думаешь, не высмотрю? — старуха закрыла глаза. Мягкая ткань, сбиваясь морщинами, обволакивала ее лицо.

— Высмотришь, — Таракан поскреб щетину. — Когда рак свиснет… ага… на лысой горе.

— Там только один, — Инна вышла из-за занавеса. — Может, кастрюлю или миску?

— Не надо, — старуха откликнулась глухо и повернулась к Чибису. — Возьми бумагу и пиши. Вон, на полке… — она повела глазами. — А ты, — приказала Инне, — будешь жечь.

— Как писать? — Чибис занес ручку. — В строчку или в столбик?

— Так какая разница… — Таракан буркнул. — Не протокол небось. Как слышишь, так и пиши…

— Как слышишь, так и пиши, — старуха повторила за Тараканом и посмотрела на Чибиса.

Чибис кивнул и склонился к листу.

— В-238, — наискось, через стол, старуха протянула первую.

Инна взяла коробок и чиркнула спичкой. В руке занялось пламя. Фотография деда затлела с уголка. Дождавшись, пока пламя окрепнет, Инна опустила ее в таз. Углы сворачивались, заламываясь кверху.

— Г-075, — тараканий голос скрипнул над второй пачкой.

Новая лодка поднимала огненные борта.

Номера следовали один за другим. Прислушиваясь к голосам, Чибис водил пером по бумаге. Перо не скрипело, словно бумага была шершавой, как ватманский лист. Он слышал шум ветра, поднимавшегося над Васильевским островом: ветер пел о несправедливости, принявшей облик смерти. Два отряда, выступившие из пустыни, собирались на самой Стрелке. Гортанные крики копейщиков долетали до крепостных стен.

Голоса стихли. Чибис отложил ручку.

— А ну-ка… — старуха потянулась к спискам. Отведя подальше от глаз, смотрела на буквы и цифры, записанные в два столбика. — Говоришь, не высмотрю? — хихикнула и подмигнула Таракану. — Говоришь, рак на горе?..

В тазу у Инниных ног шевелились клочья пепла.

— Не беспокойтесь, я всё сделаю, — Инна тряхнула тазом, словно сбивая огонь.

— Я знаю. Я верю тебе, — старуха произнесла торжественно. — Ты — моя.

На столе лежала последняя фотография.

Таракан усмехнулся нехорошо.

— Что? — старуха вскинулась.

— Говоришь, кончился народ? Был, да весь вышел? Много ты понимаешь про нас — русских!

— Ты чего — белены объелся? — деревянный кулачок стукнул об стол.

— За собой гляди-присматривай, — он оправлял сморщенную гимнастерку. — Природа, говоришь? На взгляд, говоришь, видать? Говоришь, твоя это девка?! Жучка она! — Таракан дернул заплатой. — Вот и вся ейная природа. Обыск у меня устроила. Всё как есть перерыла. Куда моим орлам!..

— Это неправда! Я не обыскивала — искала, — Иннин палец уперся в пепельные клочья, — их.

— И шкаф, и буфет… Рылась… крупу просыпала, — Таракан бубнил свое.

Ткань, обволакивавшая старушечье лицо, твердела глиняными складками. Костяной палец вытянулся, как острие веретена. Фотография, насаженная на острие, дрогнула и поползла в сторону Таракана.

— Иное упало в терние, и выросло терние, и заглушило его, — старуха терла палец о палец, словно перетирала высохшую глину. — Я буду говорить с ней. С одной.

Таракан поднялся. Чибис сложил списки и вышел следом.

— Поди-ка сюда. Ближе, ближе, — с трудом разогнув пальцы, старуха положила ладонь на Иннин живот. — Enfant? — спросила деловито. — Мальчик. Да, я совершенно уверена. Чей? Его?

— Нет, — Инна отвергла Чибиса.

Ни за что на свете она не открыла бы всей правды.

— Жаль… — старуха покачала головой. — Кто-нибудь знает?

— Нет. Конечно, нет.

— А его отец? Он… хороший человек? Ты… хорошо его знаешь?

— Нет. Не знаю… — избегая пристальных глаз, Инна повернула голову и увидела девушку небесной красоты. Эта девушка смотрела в сторону, словно там, за краем земли, ей мерещилась другая жизнь.

— Вы… очень красивая.

Первый раз в жизни Инна говорила о чужой красоте. Эта красота была иной, не похожей на ее собственную, будто девушка, забранная в тяжелую раму, родилась далеко-далеко, совсем в другой стране.

— И что ты решила? — старушечий голос вернул ее обратно.

— Не знаю…

— Я тоже не знала, — старуха заговорила тихо и глухо. — Поэтому и родила. Знала бы — спасла, — острый подбородок дернулся.

— Кого?