навалился всей тяжестью. Ведро ударило об пол и звякнуло всеми склянками.

— Порежетесь, вы порежетесь… — Чибис шептал, цепляясь за тараканьи запястья. — Там же осколки…

Инна подошла и заглянула.

Тараканьи глаза сочились мольбой.

— В общем — так: мы оставим, потом выберете целые, — она обещала прямо в сочащиеся глаза. — Если вы ответите: куда делись фотографии? Сейчас, сию же минуту…

Таракан стоял на коленях:

— Старухе. Отдал старухе. Она не боится, — он кряхтел, силясь подняться.

Чибис отвернулся. Буфет, который они разорили, больше не походил на собор.

Таракан натянул шинель. Под серым сукном его плечи казались широкими.

— Пошли, — Инна отомкнула замок и вышла первой.

Раз, два, три! Дверь распахнулась с третьим ударом.

— К Ивановне, — Таракан сообщил веско.

Помедлив, страж дверей скрылся.

Таракан снял шинель и приблизился к мутному зеркалу. Пригладил волосы, провел руками по груди и неожиданно быстрым движением оправил заплатанную гимнастерку — перегнал складки на спину.

Синий занавес колыхнулся, едва они приблизились. С той стороны стояла старуха: оглядывая гостей, ломала складки в горсти.

— Здравствуйте… Мы… — Инна начала, но старуха пресекла взглядом.

Таракан вошел и уселся на стул. Бессильная голубоватость, будившая Чибисову жалость, исчезла. Тараканьи глаза стали серыми:

— Вот. Явились. Желают карточки глядеть.

Кажется, старуха не удивилась. Подойдя к шкафу, пошарила и вынула газетный сверток:

— Еще не разбирала, — она обращалась к одному Таракану.

Газетный сверток лег на стол. Она стояла, держась за столешницу обеими руками. Чибис зашел за кресло и придвинул.

— Ты что ел-то? — старуха опустилась в свое кресло, принюхиваясь недовольно.

— А чего такого… — Таракан заворочался на жестком стуле. — Ну, колбасу…

— Фу! — старуха фыркнула и, развернув газету костяными пальцами, достала первую фотографию. Повела носом, будто фотография тоже пахла: — Твой. Вне всякого сомнения, твой… — отложила и взяла следующую. — А этот — мой… В твоем возрасте колбаса — грех. Нечистая пища.

— Чистая… нечистая… Что дали, то и жру! Это ты у нас — барыня-сударыня, — Таракан ворчал недовольно. — Вокруг тебя вон их сколько… Пляшут! Что пожелала, то и поднесут… Вон, она принесла, угостила, значит… — повел подбородком в Иннину сторону.

Инна следила за старушечьими пальцами. Одну за другой старуха брала фотографии и раскладывала в две стопки.

— И этот мой, и этот…

— Мой этот, — Таракан водил руками по столешнице.

— Как же! — ее голос возвысился. — Не-ет. Этот — мой…

— Ладно, — Таракан согласился неохотно. — Но этот — мой.

Инна взглянула на Чибиса: «Чего это они?» — спросила глазами.

Чибис стоял за спинкой кресла, смотрел на маленьких человечков: выходя из-под старушечьих пальцев, они разбирались на две колонны — строились в затылок друг другу. Правил этой игры он не мог разгадать.

— Мой, этот мой, — старуха произнесла непреклонно.

На газете — белой стороной вверх — лежала последняя фотография.

— Этот… — Алико Ивановна повернула и поднесла к глазам. — Эт-то что такое?!

— Она вон, — Таракан мотнул подбородком. — Явилась давеча — одного украла.

Инна шагнула вперед:

— Это неправда. Я не украла. Просто подменила, случайно…

— Собо-ой? — старуха протянула недоверчиво.

— Я хотела знать правду. Вот, смотрите, — она достала и разгладила уголки.

— Кто это? — старуха протянула руку и, едва взглянув, отправила в свою стопку.

Чибис вспыхнул:

— Мой дед… Мне сказали, — брови изломились в тараканью сторону, — расстрелян…

— Ну что, убедился? — Алико Ивановна обращалась к Таракану. — А я предупреждала: рано или поздно они явятся, — она говорила, едва шевеля губами, словно ее губы стали деревянными. — И какую же правду, — обернулась к Инне, — ты хотела узнать — такой ценой? — старуха подбила пачки фотографий и поставила вертикально: не то зеркала, глядящие друг в друга, не то створы раскрытых ворот.

— Всю… — Инна замолчала, не зная, как объяснить.

— Здесь же — номер… Значит, остались документы… Не знаю, где-нибудь в архиве, — Чибис заложил руки за спину. Теперь, когда дед стоял в колонне, он не решился бы дотронуться. — Мне кажется, — закончил едва слышно, — по номерам можно найти…

— Документы? — деревянные губы усмехнулись. — Кто тебе сказал, что их документам можно верить?

— Но тогда… — Чибис боялся заплакать, — мы никогда… никогда не узнаем…

Старуха подняла обе пачки, словно взвешивая:

— Наше дело — решить. Что делать с этими?

— Сжечь. Куда еще?.. — Таракан жевал пустыми губами.

— У меня есть тетя, — Инна заговорила тихо. — Не родная, жена папиного брата. У нее сыновья, трое… Все умерли. Она не знает, где похоронены. Пишет на пустом камне, краской, их имена… Там, на кладбище…

— У тебя что, и краска есть? — старуха перебила деловито.

Инна кивнула.

Таракан пошарил в кармане и вынул коробок.

— Пойди в кухню и принеси два таза, — старуха приказала Инне.

— Вы… — в ее отсутствие Чибис все-таки решился, — почему вы их разделили?