Сейчас мамы не было рядом, а Валида снова очутилась у костра, достаточно близко, чтобы разглядеть горящего человека. Но когда она попыталась разглядеть его лицо, взметнулись вверх розовые и синие волосы, и Валида поняла, что горящий человек – это она сама. Больно не было, но плоть ощутимо отваливалась от костей целыми кусками, как это бывает с мясом, если его слишком долго варить. Валида хотела выбраться из огня, но он не отпускал, он изъел её кости, сделал их хрупкими, и когда Валида открыла рот, чтобы закричать, её зубы раскрошились и выпали. А рот раскрывался всё шире и шире, словно кошелёк для монеток с застёжкой «поцелуйчик», и вся Валида вывернулась через рот наизнанку, провалившись в Ничто. Там она прозябала, пока мир не сжалился над ней и не вернулся в своём нормальном виде. Валида посмотрела на съёмочную команду и заплакала.

Какими видениями подозрительный дым одарил Мари – никто никогда не узнал, но очнулась от них она с блаженной улыбкой на лице и сказала, что Гасан – молодец, и лучшего применения листьям было не найти.

Организаторы так и не поняли, что произошло той ночью. Напуганные до полусмерти Гасан, Валида и Зара отказались от дальнейшего участия в игре, притом мотивация у всех троих была одна и та же, однако внятно озвучить её удалось лишь Заре. Она сказала:

– Все эти игры, деньги, слава – это всё пустое. Я теперь знаю, как всё есть на самом деле. Я была на той стороне. Не хочу тратить жизнь на фигню. Пойду обниму маму.

Съёмочная группа расположилась в стороне от костра и потому не попала под заклятие загадочных листьев, а наблюдала со стороны, как Мари улыбается, раскачиваясь, то и дело взмахивая руками, словно птица, набирающая высоту, как Гасан целых пять минут пытается вытянуть перед собой ноги, как Зара пялится в зеркало, зажав его в одеревеневших пальцах, как Валида медленно заваливается на бок и неразборчиво что-то бормочет и хнычет. Всё это длилось слишком недолго, чтобы операторы и координаторы успели испугаться и что-либо предпринять. Они успели только удивиться.

Алтаю, конечно, сразу же обо всём доложили. Несмотря на то, что свою сознательную жизнь он прожил на Кубинке и потому был неплохо осведомлён о действии многих удивительных веществ, описанных симптомов он не узнал, а воспоследовавшее прозрение игроков и их добровольный отказ от борьбы за деньги и вовсе поставили его в тупик. Кроме того, Алтай не знал, что делать, как объяснить завтра зрителям, почему «Непобедимые» почти в полном составе покинули проект. В одном сомнений не было: если они покажут всё как было, свалят на него – и тогда к долгу добавятся обвинения в распространении наркотиков, и доказать он ничего не сможет. Это было бы феерическим завершением всех его невзгод. Им с Меджидом пришлось крепко подумать и состряпать довольно глупую, но убедительную историю. Нужно было только уговорить «Непобедимых» сняться в постановочной сцене. Но трое из них пребывали в состоянии глубокой прострации, и, как вернуть им любовь к мирскому, Алтай не знал. На помощь пришёл оператор Сулейман, чьи ратные подвиги беспокоили Алтая до того, как произошла история похуже – он сказал, что поговорит с Мари, она была единственной, с кем дым неизвестного растения обошёлся дружелюбно, и в команде имела авторитет.

Мари удалось убедить сломленных «Непобедимых», что они сотворят благое дело, если помогут организаторам игры выбраться из затруднительной ситуации, в которой они не виноваты. Пострадавших отпоили густым горячим шоколадом и объяснили, что делать и что говорить.

Они отсняли сцену, в которой Гасану пришло в голову собрать и заварить вместо чая сорные травы, вызвавшие у всех, кроме Мари, отказавшейся это пить, неопасное, но несовместимое с продолжением игры недомогание. И пусть это было бесславное завершение их отчаянной борьбы за сокровище, выставлявшее их полными идиотами, пережитые галлюцинации примирили их со всеми невзгодами этого глупого и несправедливого, но такого уютного, привычного и понятного мира.

Нюсики всё-таки рискнула пройтись по квартире – страх страхом, а мочевой пузырь отговорок не принимал. Никого не было дома, и она успокоилась, решив, что шаги ей просто померещились или это ходил сосед за стеной – звукоизоляция в здании была ни к чёрту. К тому же обида на Алтая затмила все остальные чувства.

Порошки вроде бы подействовали, и Нюсики, ощутив в себе вялое шевеление жизненных сил, надумала заняться любимым делом. Телефон с настроенным таймером, подпёртый щербатой кружкой, успешно заменил камеру на штативе. Нюсики сменила пижаму на розовую комбинацию с чёрным кружевом – эту обновку она держала для особого случая, но случай всё не подворачивался – и начала фотографировать саму себя в развороченной постели. Развлечение не скоро ей надоело, за окном успело стемнеть, когда она захотела просмотреть снимки. Нюсики жадно пролистывала фотографии; первые ей, безусловно, удались, а на следующих произошло что-то странное. Чем дальше она листала, тем отчётливее на снимках проступал какой-то артефакт, поначалу выглядевший просто мутным пятном на забрызганной линзе камеры, но с каждой следующей фотографией становившийся всё чётче и яснее, пока Нюсики, приблизив изображение, не различила в нём кошмар последних дней – Другую Себя, пялившуюся прямо в кадр пустыми, прозрачными глазами из-за голого плеча настоящей Анастасии. От страха Нюсики даже не смогла закричать. Тихо потявкивая, она выбежала на лестничную площадку, как была, в парадном эротическом одеянии и мохнатых тапочках, и простояла там до прихода матери. Та, увидев голую дочь в подъезде, трясущуюся от холода и страха, заплакала, решив, что кровиночка её окончательно и бесповоротно спятила от неразделённой любви, и начала названивать Алтаю. Норовистый недотесть сначала сбрасывал её звонки, но мать, как и дочь, была настойчива, и ему пришлось ответить. Сбиваясь с рыданий на крик и наоборот, она рассказывала о плачевном состоянии дочери, затем раздражённая Нюсики вырвала у неё телефон и всё объяснила, и в подкрепление своих слов послала ему те самые жуткие фотографии.

Алтай ей не поверил. Он решил, что Нюсики сочинила очередную небылицу – на этот раз превзойдя саму себя: для привлечения его внимания нашла хороший повод прислать изображение своих сомнительных прелестей, а второе лицо прифотошопила. Но его жаждущий мести за приворот разум сразу же нашёл способ воспользоваться нелепой выдумкой.

– Не переживай. Завтра после съёмок я тебя отведу к одному человеку у нас на Кубинке, он знает, что делать, – сказал Алтай. «Любишь мистику – получи сполна. Только бы чилдагчи этот оказался на месте, а не съехал или умер». Вечером он спросил всеведущего Юсифа.

– К Рейхан пойти не хочешь, а к чилдагчи хочешь, да? – обиделся Юсиф.

– Это не для меня. Хочу одну отвести к нему, чтобы дурью не маялась, – туманно ответил Алтай. Но Юсиф не поверил и дулся на приятеля целых десять минут.

Вернувшись домой, Алтай первым делом позвонил целителю и договорился о приёме для Нюсики, предвкушая, как она будет визжать.

Рейхан гуляет по Старому городу, если точнее – она идёт по улице Кичик Гала вдоль крепостной стены. Через тонкую подошву сандалий чувствуется каждая округлая твёрдость каждого блестящего булыжника. Все здания с правой стороны окутаны белым саваном реставрационных ограждений, на которых распечатаны чертежи фасадов – издевательское утешение для туристов, приехавших полюбоваться городскими видами. Впереди в небо вонзается минарет, Рейхан невольно вглядывается в него, как в самую заметную деталь пейзажа, и видит, что на плоской крыше у минарета громоздкими воронами застыли камеры, осветительные приборы, а некто стоит среди всего этого, белый от слишком яркого света, и что-то вещает в камеру. И она узнаёт своего неуловимого приятеля. Ей почему-то кажется важным привлечь сейчас его внимание, Рейхан начинает подпрыгивать на месте и размахивать руками, словно невольный отшельник на необитаемом острове при виде проплывающего корабля, но он не замечает её и скрывается из виду. Пропадает за пятнадцатиметровыми распечатками фасадов. Рейхан, взявшая след, так легко добычу не упускает. Недолго думая, она находит прореху в щитах, охраняющих здания, – должны же рабочие как-то попадать внутрь. Но проход не выводит её, как ожидалось, к домам. Он вообще не думает кончаться, он ведёт вглубь неизвестно где скрывающегося пространства, петляя, изгибаясь и ветвясь, и становится всё уже. Рейхан останавливается, сообразив, что попала в лабиринт – излюбленную ловушку снов-кошмаров, или, как Рейхан их называет, «воспитательных снов», тех, что делают намёки, посылают знаки и испытания. Они неприятны, а иногда и страшны, но только неприятное и страшное закаляет душу. Поэтому Рейхан всегда принимает их с распростёртыми объятиями.