Меня до сих пор спрашивают о тебе. Что я, по-твоему, должен говорить? Я намерен сказать правду. Только так я смогу избавиться от этого – а я больше не в состоянии носить всё это в себе. Несколько твоих вещей, которые оставались у меня, я выслал на адрес твоей квартиры. Малейшее воспоминание или контакт с тобой действуют на меня угнетающе, и я не хочу прикасаться ни к тебе, ни к чему-либо, с тобой связанному. Но я говорю здравые вещи, а ты, весьма вероятно, не понимаешь ни слова. За исключением, возможно, этого: я не хочу иметь с тобой ничего общего.

Ричард».

Она увидела сжатые в прямую линию тонкие мягкие губы Ричарда – так, как они, должно быть, выглядели, когда он писал это письмо, – линию, в которой, тем не менее, просматривался крошечный, тугой изгиб верхней губы. На секунду она ясно увидела его лицо, и потом оно исчезло с лёгким толчком, таким же невнятным и отдалённым, как исходящий от его письма шум. Она встала, вложила письмо обратно в конверт и пошла дальше. Она надеялась, что он успешно очистится от неё. Но она могла себе только представить, как он рассказывает о ней другим людям в этой своеобразной манере жаркой причастности, которую она наблюдала в Нью-Йорке перед отъездом. Она представила, как Ричард рассказывает о ней Филу каким- нибудь вечером за стойкой бара в «Палермо», представила, как рассказывает обоим Келли. Ей было абсолютно всё равно, что он скажет.

Интересно, подумала она, чем сейчас, в десять часов, то есть в одиннадцать по нью-джерсийскому времени, занимается Кэрол? Выслушивает обвинения какого-нибудь незнакомца? Думает о ней? А есть ли у неё на это время?

День стоял погожий, холодный и почти безветренный, ярко залитый солнцем. Она могла взять машину и куда-нибудь поехать. Она уже три дня не садилась за руль. Неожиданно она поняла, что и не хочет. День, когда она, ликующая после письма Кэрол, села в машину и разогнала её до девяноста миль на прямой дороге в Делл-Рапидс, казался очень далеко в прошлом.

Вернувшись к дому миссис Купер, она обнаружила на парадном крыльце мистера Боуэна – ещё одного постояльца. Он сидел на солнце с укутанными пледом ногами, в надвинутой на глаза кепке, и казалось, что он спит, но он окликнул её:

– Эй, привет! Как там моя девочка?

Она остановилась и немного с ним поболтала, справилась об его артрите – она старалась быть такой же любезной, какой Кэрол всегда была с миссис Френч. Что-то их рассмешило, и Терез всё ещё улыбалась, входя в комнату. Потом она увидела герань, и улыбка с её лица сошла.

Она полила герань и поставила её в конец подоконника, где солнце держалось дольше всего. Кончики самых мелких листьев наверху равномерно пожухли. Кэрол купила эту герань для неё в Де-Мойне, перед самой посадкой на самолёт. У них до этого уже погиб плющ в горшке – продавец предупреждал, что это растение прихотливое, но Кэрол всё равно его захотела, – и Терез сомневалась, что герань выживет. Вместе с тем пёстрая коллекция растений миссис Купер пышно произрастала в эркере.

«Я хожу и хожу по городу, – писала она Кэрол, – но если бы только я могла идти всё время в одном направлении – на восток – и в конце концов прийти к тебе. Когда ты сможешь приехать, Кэрол? Или мне приехать к тебе? Я совершенно не в состоянии так долго оставаться без тебя…»

Она получила ответ на следующее утро. Чек выпорхнул из письма Кэрол на пол в коридоре миссис Купер. Чек был на двести пятьдесят долларов. В письме – длинные петли выведены более размашисто и с меньшим нажимом, поперечная черта в «т» протянута во всю длину слова – говорилось, что Кэрол никак не сможет прилететь в ближайшие две недели, да и неизвестно, сможет ли вообще. Чек был для её перелёта обратно в Нью-Йорк и переправки машины на восток.

«Мне будет спокойнее, если ты полетишь самолётом. Возвращайся прямо сейчас и не жди», – говорилось в последнем абзаце.

Кэрол писала письмо в спешке, урвав для этого, вероятно, минутку, но в нём ещё была холодность, которая потрясла Терез. Она вышла на улицу, добрела, как во сне, до угла и всё-таки бросила написанное накануне вечером письмо в почтовый ящик – увесистый конверт с тремя марками авиапочты. Возможно, она увидит Кэрол уже в ближайшие двенадцать часов. Мысль эта никак её не ободрила. Вылететь сегодня же утром? Или после обеда? Что они сделали с Кэрол? Придёт ли Кэрол в бешенство, если она ей позвонит? Спровоцирует ли этот звонок превращение некой кризисной ситуации в полное поражение?

Она сидела в каком-то заведении за столом, перед ней был кофе и стакан апельсинового сока, и только сейчас она взглянула на зажатое в руке второе письмо. Она едва разобрала корявый почерк в левом верхнем углу. Письмо было от миссис Р. Робичек.

«Дорогая Терез!

Большое спасибо за вкуснейшую колбасу, которая пришла в прошлом месяце. Вы хорошая милая девушка, и я рада возможности поблагодарить Вас много раз. С Вашей стороны любезно было подумать обо мне, совершая такую долгую поездку. Я получаю удовольствие от открыток, особо от большой, из Су-Фолса. Как есть в Южной Дакоте? Есть горы и ковбои? Я никогда не имела возможность путешествовать, кроме Пенсильвании. Вы счастливая девушка, такая молодая, и хорошенькая, и добрая. Сама я по-прежнему работаю. Магазин всё такой же. Всё то же самое, только холоднее. Пожалуйста, навестите меня, когда вернётесь. Я готовлю для Вас хороший ужин, не из кулинарии. Спасибо за колбасу ещё раз. Я от неё жила много дней, в самом деле нечто особенное и милое. С наилучшими пожеланиями и искренне Ваша.

Руби Робичек».

Терез соскользнула с табуретки, оставила на стойке какие-то деньги и выбежала прочь. Она бежала до самого отеля «Воитель», там набрала оператора и стала ждать с трубкой у уха, пока телефон не зазвонил в доме Кэрол. Никто не ответил. Было двадцать гудков, и никто не ответил. У неё возникла мысль позвонить адвокату Кэрол, Фреду Хеймсу, но она решила, что этого делать не следует. Абби она тоже не хотела звонить.

В тот день шёл дождь, и Терез лежала на кровати в своей комнате, уставясь в потолок, дожидаясь трёх часов, чтобы позвонить снова. Около полудня миссис Купер принесла ей поднос с обедом. Миссис Купер подумала, что она больна. Но есть Терез не могла и что делать с едой, не знала.

В пять часов она всё ещё пыталась дозвониться Кэрол. Наконец гудки прекратились, на линии произошло замешательство, двое операторов стали задавать друг другу вопросы по поводу звонка, и первые слова, которые Терез услышала от Кэрол, были:

– Да, чёрт подери!

Терез заулыбалась, и из рук ушла ноющая боль.

– Аллё? – резким тоном сказала Кэрол.

– Аллё? – Связь была плохая. – Я получила письмо. То, что с чеком. Что случилось, Кэрол?.. Что?

Измотанным голосом Кэрол повторяла сквозь треск помех:

– Эта линия, я думаю, прослушивается, Терез… У тебя всё хорошо? Ты возвращаешься домой? Я сейчас не могу долго говорить.

Терез нахмурилась, у неё не было слов.

– Да, думаю, я смогу сегодня уехать. – Потом выпалила: – Что происходит, Кэрол? Это совершенно невыносимо – вся эта неизвестность.