С этим Козимо был согласен, их с Лоренцо дядя, младший брат Джованни, Аверардо ди Аверардо де Медичи, которому сам Козимо в детстве завидовал из-за имени, имел воинственный нрав, но не холодный ум. При всем уважении к оставшемуся самым старшим из Медичи, поверить, что Аверардо ди Аверардо сумеет завершить то, что начал его старший брат Джованни, нельзя.

Тогда кто?

Козимо не был старшим даже в своем поколении, но никто уже не сомневался, что он главный, хотя и постарается держаться в тени дяди Аверардо.

Именно поэтому отец в последние дни своей жизни и наставлял его, завещая сплотить клан Медичи в единое целое, держать всех при себе, учить, давать работу, женить и выдавать замуж, заботиться об обучении детей… главное — скрепить так, чтобы не выступали друг против друга, чтобы не поливали родственника грязью, не предавали, не переходили на сторону противников.

Эти наставления, а не ставшие легендой наказы сторониться власти и не ходить в Синьорию, пока сами не позовут, давал сыну Джованни. Обращаться с властью Козимо умел лучше отца.

Похороны Джованни де Медичи были скромными.

И это притом что за его гробом шла огромная процессия людей, желавших засвидетельствовать уважение к памяти незаметного, но такого влиятельного человека.

Джованни де Медичи получил в наследство от отца столь мало, что деньги даже не зарегистрировали ни в каких документах. Неудивительно, мальчику было всего три года, а сыновей у Аверардо-старшего имелось немало. Своим сыновьям Козимо и Лоренцо Джованни оставлял 100 000 флоринов.

Но не флорины были главным наследством Джованни де Медичи, а его сыновья, вернее, то, чему он их научил.

Через тридцать пять лет, умирая, Козимо оставит своим наследникам более 200 000 флоринов и самый крупный банк в Европе. И это притом что за следующие три десятка лет после смерти отца он успеет потратить на благотворительность, только по официальным данным, не считая личных щедрых даров, более 660 000 флоринов!

Можно напомнить, что на обеспеченную жизнь целого семейства с большим домом, слугами и прочим хватало 200 флоринов в год. На более скромную — 100 флоринов. Холостяки обходились 50 флоринами.

Во Флоренции начиналась эпоха Медичи, но пока лишь исподволь. До полного становления власти Козимо Медичи над городом и республикой (горожане об этом ни разу не пожалели и даже назвали Козимо Отцом Отечества) оставалось пять лет. Очень трудных, смертельно для него опасных, временами таких, что и врагу не пожелаешь.

Козимо решил, что пора наконец построить новый дом, не все же ремонтировать старое палаццо Барди. Кому же еще заказывать проект, как не Брунеллески? И место отменное — на виа Ларга, совсем рядом с собором, но подальше от Синьории.

— Мессир Брунеллески, только без вычурности. Стиль Медичи всегда отличала простота. Так же просто, как в проекте Воспитательного дома, договорились?

Филиппо смотрел на заказчика с некоторым сожалением. Он мог бы простить такие речи его отцу, но не самому же Козимо! Сравнить приют для сирот с дворцом самого Медичи! Глупости, у Брунеллески уже почти готов проект великолепного дворца, которому будут завидовать не только Строцци или Альбицци, но и все в Италии!

Когда Брунеллески развернул перед Козимо чертежи, гордый и довольный собой донельзя, Медичи понял, что все уговоры и просьбы пропали втуне. Это был не просто дворец, Брунеллески создал образец великолепия. Мда… если это увидит Контессина, убедить ее в излишней помпезности будет нелегко. Ему самому все нравилось, но останавливало понимание, что такое строительство может выйти боком.

Выказав архитектору восторг и пообещав обсудить все с супругой и подумать над стоимостью осуществления проекта, Козимо щедро оплатил выполненный заказ и засунул чертежи подальше от чужих глаз. Достаточно будет кому-то одному увидеть это великолепие, и разговоров не оберешься.

И как теперь это расхлебывать?

Этот же вопрос он задал Лоренцо, показав ему единственному проект Брунеллески.

Лоренцо от самого проекта пришел в восторг, но брат хорошо понимал сомнения Козимо. И посоветовал словно бы случайно сделать проект достоянием гласности.

— Начнут обсуждать, скажут, что дорого, ты учтешь требования горожан и попросишь Брунеллески упростить.

— Молодец! Только как это сделать? Не станешь же болтать на каждом углу о замечательной задумке Брунеллески.

Не пришлось, пока Козимо совещался и сомневался, архитектор, не выдержав, выболтал все сам. Немного похвастал там, немного тут… Медичи «пришлось» от замечательного проекта отказаться, чтобы не дразнить горожан.

Но Брунеллески был категорически не согласен что-то менять в роскошном фасаде дворца. Он доказывал Козимо, что товар нужно показывать лицом, а не прятать красоту внутри за стенами и закрытыми воротами. Вот в этом Козимо никак не был согласен даже с гениальным создателем купола Санта-Марии дель Фьоре. Он намеревался поступить точно наоборот — построить дом, у которого будет очень простая внешность и роскошное содержание.

Брунеллески топал ногами, обвинял Козимо в полном отсутствии вкуса и понимания, что такое красота, кричал, ругался и в конце концов просто порвал проект. Медичи выдержал эту истерику стоически, позволив архитектору излить душу, потом долго терпел, когда тот поносил его на всех углах города за отказ строить роскошно, и попросту ждал, когда его гениальный друг успокоится. Ни переубеждать Брунеллески, ни просто возражать ему нельзя, это Козимо знал давно.

Как и то, что Брунеллески не станет переделывать проект. За новый проект взялся Микелоццо, который привык создавать аскетичные фасады.

— Это то, что мне нужно. Роскошь можно убрать внутрь.

Козимо не говорил, что роскошь тоже будет особенная. Это не позолота или излишества в отделке, а работы Донателло. Первым был заказан Давид — победитель Голиафа. Давид символ Флоренции, кому же, как не ему, стоять во внутреннем дворике дома?

Даже Донателло не сразу понял:

— Просто стоять посередине? Это не ниша, не барельеф?

— Думаю, посередине ни к чему, но стоять должен отдельно. Как античные статуи.

Знал чем брать, это была мечта Донателло — создать нечто подобное античным статуям, причем не римским, а греческим, чтобы не полководец или святой в нише, на которых смотрят снизу вверх и мало замечают отдельные детали, а почти живой человек, пусть и герой.

Они поняли друг друга — заказчик Медичи и исполнитель Донателло. И Давид получился. Такой, что и спустя тысячу лет будет восхищать тех, кто обходит статую кругом, чтобы получше рассмотреть. Это была первая отдельно стоящая статуя не на фронтоне здания, не на уровне крыши, а совсем рядом, «живая», которой можно коснуться, чтобы ощутить неожиданную теплоту и гладкость бронзы, словно гладкость кожи юного Давида.

Меценат Козимо умел находить тех, кто способен создать шедевры на века, отобрать этих гениев, вытерпеть все их капризы и достойно оплатить труд.