– Эржбета безумна. Я самолично пересмотрел каждую страницу в этой книге. Там ничего нет! Ничего!

– Верю, охотно верю. Но разве не могло быть так, что вы, любезный герцог, слишком чисты духом? И оттого не явились вам письмена дьявольские?

Скользок он был и хитер. Мудростью змеиной блестели глаза, сытостью лоснились одежды богатые. И оба дознавателя были под стать кардиналу.

– Но вовсе не о том я хотел речь вести, – кардинал улыбнулся. – Напротив, я всецело готов поддержать вас. Безумие… ни королю, ни вам, ни кому бы то ни было не нужны в родичах безумцы, но еще менее нужны чернокнижники. Обстоятельства требуют выбрать из двух зол меньшее.

– Люди говорят…

– Люди всегда говорят. Нужно дать им иной смысл бесед. Пусть говорят о жестокости. О пролитой крови. О невинных душах, загубленных Эржбетой. Бог видит, что сие – правда. Но пусть говорят иначе.

– Как? – Дьердь потерялся в словесах, как горожанин в лесу.

– Как о безумии женщины, обуянной манией навеки сохранить свою красоту. Как о грехе тщеславия. Как о гнилой сути их племени, отравленной в тот миг, когда дщерь Евы приняла яблоко от змия.

Кивали дознаватели, крестился кардинал, Дьердь слушал, пытаясь найти в речах подвох. Не находил.

– Она станет примером для прочих…

– Вам не удастся замолчать всего.

– Это не нужно. Там вдосталь людей низких, которые сами не отрицают участия своего в противоестественных обрядах.

– Что же нужно от меня?

– Не вмешиваться. Просто не вмешиваться. Во благо государя и мира.

И Дьердь Турзо, паладин императора, согласился. Он замолчал и молчал все время, пока длился суд.

Вызывали свидетелей и те, мешая правду с ложью, говорили. О смертях. О жестокости. О крови, что потоками заливала подземелья Чейте. О железной деве. О ваннах крови. О ножах и крючьях. О тьме разума. И наступил миг, когда сам Турзо уже не смог сказать точно, что из осевшего в протоколах братства Иисусова является истиной, а где начинается вымысел. Недоверие же Турзо к кардиналу возросло многократно. Люди, столь умелые во лжи, когда-нибудь забудут, что есть правда.

Первыми казнили приспешниц Эржбеты. Поглядеть на них собралось множество людей. Сначала ломали пальцы и выдирали ногти, и толпа радовалась, ловя крики обреченных. А когда же они, привязанные к столбам и обложенные хворостом, вспыхнули, крик перерос в вой. И вой этот долго стоял над площадью, ибо умелый палач разгонял дым, не давая обреченным милосердия.

Карлик, в подземельях Бичевага враз утративший былую смелость, сумел договориться с кардиналом. Он выступил перед собранием, подробно рассказав о том, что хозяйка утратила разум, а три колдуньи, сговорившись, воспользовались немощью Эржбеты, дабы творить ведьмовство.

Поверили ли Фицке, паладин Турзо не знал. Зато испытал радость, когда палачу не удалось срубить голову с одного удара. Когда же обезглавленное тело отдали пламени, Дьердь перекрестился и испросил прощения у небес за то, что вынужден будет совершить.

Он возвратился в замок Чейте, и многие люди вышли встречать кортеж. Они пропускали солдат и рабочих, а карету освистывали. Порой пытались и камнями швырять, но Дьердь пресекал непотребства.

Велика была вина Эржбеты. Но и наказание ей было отмеряно немалое.

Уже в Чейте Дьердь смотрел, как споро работают каменщики, закладывая дверь в покои графини. Она была спокойна, не пыталась ни кричать, ни рваться на свободу, но напевала песенку сиплым голосом. Турзо представил, как Эржбета сидит на высоком стуле и пристально разглядывает свое отражение. И блестит, отражая огни свечей, венецианское зеркало.

– Не забудь, Дьердь! – сказала Эржбета, и голос ее прошел сквозь стену. – Ты обещал передать мой подарок Анне!

Такси поворачивало к дому Красникиной, когда зазвонил телефон.

– Алло? – сказала Дашка, пытаясь запихнуть папку в сумку. Папка не запихивалась и норовила поцарапать пальцы острым углом.

– Дарья Федоровна? Простите, это Алексей вас беспокоит. Меня к вам послали, а вас дома нету.

Хотелось бы знать, кто он такой, этот Алексей, которого послали. Знакомых Алексеев в Дашкином окружении не водилось. Нет, пожалуй, задайся она целью поискать, нашла бы парочку-другую, но вот чтобы с ходу…

– Я курьер. От Адама Тынина, – пояснил Алексей, видимо, уловив Дашкину растерянность. – Он поручил вам письмо доставить. Велел срочно. И я вот жду, а вас все нету.

Прозвучало жалобно.

Письмо? Срочно? Обождет. Конечно, обождет. У Тынина не может быть ничего срочного. И вообще Тынин хам и бездушная скотина.

Тынин никогда прежде не писал ей писем.

– Ждите. Сейчас подъеду, – сказала Дашка Алексею.

Таксист к перемене маршрута отнесся с философским спокойствием. А вот Дашка занервничала. Нет, она и прежде-то спокойной не была, и вообще, по словам Янки, заводилась с полоборота, но…

Тынин никогда не писал писем. Звонил – это да. На Новый год и на Дашкин день рожденья, сопел в трубку и зачитывал поздравления сухим равнодушным голосом. Извинялся за беспокойство. Отключался.

И на Восьмое марта звонил, пока Дашка не объяснила, что этот праздник – не совсем праздник.

А теперь вдруг письмо.

Алексея она вспомнила сразу, как только увидела. Длинный нескладный парень в черной куртке и черных джинсах с синей заплатой на колене. В ухе серьги и наушники, в глазах – тоска. Он изрядно замерз и хлюпал носом, но, передав конверт, не стал уходить. Уставился на Дашку тоскливо, выжидающе.

– Чего? – спросила она, оглядываясь на такси.

– А… а вас тоже не пригласили?

– Куда?

– На свадьбу.

Какую, на фиг, свадьбу?

– Какую, на фиг, свадьбу? – Дашка повторила вопрос вслух и, на всякий случай, ухватила парня за провод от наушников.

– Ну… которая сегодня. Которая с Ольгой. Мне наши сказали. А я не понял. Какая свадьба? Ну ладно если б роман был. А тут свадьба. И Ольга эта мне не нравится.

Здесь Дашка всецело согласилась с Алексеем. Ольга ей не нравилась. Очень не нравилась, как и сама ситуация.

– Я… я думал, вы в курсах. Ну слышал, что без вас оно никак и вообще…

– Так, – Дашка, выпустив провод, взялась за отворот куртки и подтянула жертву ближе. Заглянула в глаза и очень мягко попросила: – Рассказывай. И не надо заикаться. Я тебя не съем.

Алексей сглотнул, наверное, не поверил.

– Ну они поехали. Взяли и поехали.