В начале 1939-го поползли слухи о войне. В марте Германия потребовала от Польши возвращения Данцига. В ответ Чемберлен предоставил Польше англо-французскую гарантию от неспровоцированного нападения. 3 апреля Гитлер издал директиву о подготовке вооруженных сил к войне на уничтожение против Польши. 28 апреля он выступил с речью, где высмеял инициативу президента США Рузвельта, призвавшего Германию гарантировать целостность и неприкосновенность границ окружающих ее государств.

Затем в процессе неуклонно нараставшей напряженности наступила некоторая пауза. 11 августа Гитлер с похвальной откровенностью изложил свой план действий Верховному комиссару Лиги Наций в Данциге, Карлу Буркхарту: «…Все, что я делаю, направлено против России. Но если Запад настолько глуп и слеп, чтобы не понять этого, я буду вынужден договориться с русскими, разгромить Запад, а потом объединенными силами повернуться против Советского Союза». Все произошло как раз по этому сценарию. 23 августа министры иностранных дел СССР и Германии, Вячеслав Молотов и Иоахим фон Риббентроп, подписали пакт о ненападении. На следующий день Гитлер заявил своим генералам: «Теперь Польша попала в ту западню, которую я для нее готовил… Боюсь только, чтобы в последний момент какая-нибудь свинья не сунулась с предложением о посредничестве». 1 сентября 1939 года немецкая армия вторглась на территорию Польши. Началась Вторая мировая война.

Что в это время делал наш герой? Еще в начале июля он с супругой, сыном Конрадом и молодой четой Рейнерс — Рией и Вальтером — едет на отдых в Швейцарию. 15 августа он пишет Хейнеману из Шандолена, что они планируют остаться там до 21-го, а потом отправиться в Глион, оттуда, возможно, в Женеву — и домой. Сроки их пребывания в Швейцарии, продолжает он, — это «вопрос франков», мягко намекая тем самым адресату, что тот мог бы прислать ему перевод, чтобы «немного продлить» его путешествие. Тот, кстати, так и сделал.

Однако планы оказываются нарушенными. Неделю с 1 по 8 сентября 1939 года Конрад и Гусей вынуждены провести в деревушке Шинцнах неподалеку от Базеля: в Швейцарии всеобщая мобилизация, железные дороги забиты воинскими эшелонами, все пассажирские поезда отменены.

Лишь 8 сентября они пересекают границу у Брегенца, проводят ночь в Линдау, на берегу Констанцского озера, откуда посылают Буслеям почтовую открытку с восторженным описанием куполов местной церкви и выражением надежды на скорую встречу. Никакой политики.

Однако в появившейся в 1955 году «авторизованной биографии» Аденауэра его поездка в Швейцарию летом 1939 года выглядит как хорошо рассчитанная операция, продиктованная заботой о собственной безопасности, и не только собственной. Согласно представленной там версии, где-то в начале лета он пригласил к себе своего старого знакомого Шмиттмана и в ходе разговора высказал мысль, что скоро начнется война, а с ней — аресты всех тех, кто в глазах нацистов мог считаться «подозрительными элементами». Оба они — и Аденауэр, и Шмиттман — наверняка в этом списке. Отсюда вывод: надо на время исчезнуть, переждать начало войны за границей, а потом — потом, когда все уляжется, — можно и вернуться. К сожалению, Шмиттманы не вняли этим рекомендациям; после отдыха в Австрии они вернулись в Кёльн, и глава семьи действительно был сразу же, 1 сентября, арестован, отправлен в концлагерь Заксенхаузен, откуда вскоре пришло сообщение, что 13 сентября задержанный скончался от сердечной недостаточности. Сам же Аденауэр, вовремя укрывшись в Швейцарии, сумел избежать этой участи; позднее он узнал, что его фамилия действительно была в списке подлежащих немедленному аресту, но впоследствии ее вычеркнули. Словом, налицо лишнее доказательство мудрости нашего героя и опасности, которой он подвергался со стороны нацистского режима и которой буквально чудом сумел избежать.

Версия эта вряд ли может считаться убедительной. Все говорит за то, что он планировал вернуться в Рендорф к 1 сентября и застрял в Швейцарии на неделю исключительно из-за тамошних мобилизационных мероприятий. Помимо всего прочего, если бы он был в списке подлежащих аресту, неделя не играла никакой роли: его вполне могли бы арестовать сразу по прибытии на место постоянного жительства.

Истина заключается, видимо, в том, что Аденауэр, конечно, мог предполагать летом 1939 года, что война не за горами, он мог далее предполагать, что Шмиттман как-то связан с кругами Сопротивления и поэтому вполне мог посоветовать ему уехать и не возвращаться. С другой стороны, уехать самому и потом вернуться — зная, что его фамилия в «проскрипционном списке гестапо», — это было крайне нелогичное решение. Разумнее было бы остаться в Швейцарии. Тем не менее он вернулся, и ничего с ним не случилось. Единственное объяснение следует, видимо, искать в том простом предположении, что фамилия Аденауэра вопреки его позднейшим откровениям никогда не фигурировала в «проскрипционном списке гестапо». Его тактика — не высовываться, держаться от всего подальше — оправдала себя. В глазах нацистов он перестал считаться «подозрительным элементом».

В маленькой деревушке Рендорф первые месяцы мировой войны прошли относительно спокойно. Правда, время от времени случались перебои с продуктами, особенно в холодную зиму 1939–1940 годов, стал хуже работать транспорт — вот, пожалуй, и все. В семье Аденауэров возникали время от времени свои проблемы, с войной прямо не связанные. Пауль заболел скарлатиной, а через несколько недель в Берлине ту же инфекцию подхватил старший сын Конрад — довольно странное совпадение. Макс был призван в армию, в качестве лейтенанта танковых войск он участвовал в польской кампании, а потом был переведен на голландскую границу. Рия с младенцем сперва оставалась в Менхенгладбахе, но к марту 1940 года уже готовилась тоже перебраться в Рендорф. Все четверо младших оставались дома, ходили в школу в Хоннефе. Сам глава семейства был полностью поглощен садом и изобретениями.

Увы, что касается последних, все по-прежнему оставалось на уровне хотя и оригинальных, но маловразумительных идей. К примеру, он «открыл» приспособление, при котором машинистка с помощью специального зеркальца могла одновременно видеть и текст, и клавиатуру. Беда была в том, что любая квалифицированная машинистка печатает вслепую, и ей такое хитрое устройство просто ни к чему. С другими «изобретениями» было не лучше.

Сад таких разочарований не приносил, но и в уходе за ним старший Аденауэр стал проявлять признаки некоей эксцентричности, обычной для мужчин, мягко говоря, не первой молодости. Он занашивал брюки до такой степени, что уже некуда было ставить новых заплат, притом упорно отказываясь от покупки новых. Откуда-то с чердака была извлечена старая соломенная шляпа, в которой владелец усадьбы обнаруживал некое хотя и отдаленное, но явное сходство с огородным пугалом.

Короче говоря, практически ничего не осталось от прежней властной и порой деспотической личности, которая некогда правила Кёльном как своей вотчиной. В первые месяцы Второй мировой войны перед нами — добродушный и мягкий старичок, полностью погруженный в дела своей семьи и своего хозяйства. Судьбоносные события большого мира затрагивали его как бы по касательной, если вообще затрагивали. 10 мая 1940 года, когда началось немецкое наступление во Франции, Бельгии и Голландии, Аденауэр был занят составлением письма в патентное бюро, в котором описывал свое очередное изобретение — распылитель для садового шланга. Это письмо было отправлено 31 мая — в тот день, когда в самом разгаре была эвакуация британских войск из Дюнкерка. Кстати сказать, именно под Дюнкерком был тяжело ранен его сын Макс. Пуля прошла рядом с сонной артерией, и врачи всерьез опасались за его жизнь. Отец об этом узнал, естественно, много позже: все его внимание было тогда приковано к саду — была пора цветения.